Генеалогия нины николаевны грин. История любви александра и нины грин Куча разорванных тряпок

Такого бунта никто не ожидал. Цепь взявшихся за руки людей, среди которых были фронтовики, преграждала путь похоронной процессии. На кладбище не пускали гроб с телом Нины Грин, словно её присутствие могло осквернить священную землю. Женщину, бесконечно любимую писателем Александром Грином, его жену, прообраз Фрези Грант, люди не пускали к месту последнего успокоения. Городским властям удалось уговорить горожан уступить, и захоронение состоялось, но спустя время погребение Нины Николаевны Грин обросло множеством противоречивых россказней. Даже после смерти она продолжала быть жертвой молвы. Почему?

Жизнь назад

О ней известно, кажется, всё. Тень Нины Николаевны витает в музеях Грина, феодосийском и старокрымском, где поминают спутницу писателя только добрым словом. Вниманию экскурсантов представляют книгу воспоминаний Ю. Первовой, путеводители по восточному Крыму с очерками о Н. Н. Грин, её воспоминания об Александре Грине. Экскурсоводы добротно и старательно повествуют о ней, вешней, цветущей, и об угасающей, пожилой. Но то, что было между молодостью и закатом долгой жизни вдовы Грина, почему-то утаивается. Как и то, почему провожали её не оркестром и панихидой, а стоном проклятий. Тайну Нины Николаевны хранит город Старый Крым, последняя пристань Александра Грина. Раскрывая её шаг за шагом, мне довелось беседовать с земляками Н. Н. Грин - учителями, библиотекарями, представителями исполнительной власти, музейными работниками, ветеранами Великой Отечественной войны. К моей исследовательской удаче, я встретилась с человеком, который опередил меня в поиске истины и хранит в памяти смолкнувшие голоса - Иваном Карповичем Мельниковым, фронтовиком, писателем, чьему перу принадлежит неопубликованный очерк «Чёрные пятна на Алых парусах». Слова моих собеседников невольно слились в единую повесть с изданными воспоминаниями, и судьба Нины Грин, прижизненная и посмертная, потребовала явного и яркого света. Итак, повернём время вспять…

Нина Николаевна Миронова-Грин родилась 23 октября (по новому стилю) 1894 года в городе Гдове Псковской области (по другим сведениям - эстонском городе Нарва). Дважды была вдовой, о судьбе третьего спутника жизни данные противоречивы. Ключевыми из своего долгого века считала 11 лет брака с писателем А. С. Грином. Этому времени посвящены её воспоминания, выпущенные в 2000-м году в Симферополе отдельным изданием.

Именно эта тонкая книжица заинтригует любого внимательного читателя. «Одно я женским своим инстинктом поняла очень быстро, - пишет автор, - что я в его (Грина - В. К.) представлении гораздо лучше, чем есть в действительности, что он наделяет меня такими чертами и чувствами, какие во мне были в зачатке или их нет. Поняв это, была внутренне огорошена, боялась, что в конце концов он увидит, что я не та, и решила всю жизнь стараться быть естественной и такой хорошей, как ему кажусь…»

Около 12 лет подыгрывала Нина Николаевна воображению своего супруга-писателя. Усилия её не были напрасными: женщина-мечта обрела бессмертие в его письмах, стихах, прозаических произведениях, известных тысячам читателей. О себе вне Грина Нина Николаевна предпочитала умалчивать, подчёркивая, что для неё важны лишь годы, проведённые с ним. Кем она была до него? Обычной гимназисткой, затем - одной из сотен сестёр милосердия, потом - рядовой сотрудницей редакции газеты «Петроградское эхо», где Грин её, собственно, и разглядел. Кем она стала с ним? Легендарной фигурой, которой гласно посвящены «Алые паруса», а негласно - все произведения Грина, написанные им за годы совместной жизни. Игра стоила свеч, а пауза наступила в 1932-м году - лето смерти Грина, и те, кто увидел Н. Н. Грин за кулисами былого блеска, не смогли забыть её истинного лица. Эти свидетели - старокрымчане. Люди, которых Нина Николаевна считала, судя по её «Воспоминаниям…», либо отсутствующими, либо безликими. Но ни бездумными, ни безликими, ни безгласными они не были. Слово - за ними.

Устами очевидцев

Поселившись в 1930-м году в Старом Крыму, Н. Н. и А. С. Грины вряд ли думали о том, что их супружеская чета приковала внимание многих известных жителей. Но в провинциальном местечке молодая светская красавица и её сурового вида спутник поневоле бросались в глаза. Кто они, мало кто знал: писатель Грин в те годы не имел нынешней известности. Знакомств приезжие почти не заводили, дружбы обывателей не искали и не предлагали своей. Только несколько соседей относились к этой семье с искренней добротой и участием. В 2004-м году Мария Константиновна Бойко-Гончаренко, пенсионерка, бывшая учительница начальных классов, вспоминала так: «Мой отец, Константин Ипатьевич Бойко, был священником, а в миру - разнорабочим. Не знаю, где и как он познакомился с Александром Степановичем, но только Грины попросили его помогать им в саду и по дому. Папа обрезал розы, приносил воду, рубил дрова, кипятил самовар. Он бывал у них ежедневно, и каждый раз брал меня с собой. Мне было семь лет тогда, и я всё отлично помню. Пока папа был занят работой, Александр Степанович звал меня к себе. У него качалка была, лёгкая такая, из ивовых прутьев, и в ней мы раскачивались вместе».

Итак, у четы Гринов, вопреки воспоминаниям Нины Николаевны об их бедности, была возможность нанять прислугу. Александр Степанович, любивший детей, привязался к Мураше - так он называл свою маленькую подругу. Мария Константиновна на всю жизнь запомнила его подарок: красавицу-куклу из магазина, единственную покупную игрушку, которая была у неё в детстве. Смышлёная девочка стала свидетельницей последних часов Александра Степановича.

«Грина никто не навещал, - уверяла Мария Константиновна, - по крайней мере, при нас с отцом в доме никого не было. Только Александр Степанович, Нина Николаевна и её мама, Ольга Алексеевна. Грин очень любил слушать пение птиц и часами просиживал или лежал у раскрытого окна, у которого росла большая алыча. Шум её листвы напоминал ему море… Александр Степанович был очень болен, дышал тяжело. И вот однажды, когда ему стало совсем плохо, он попросил, чтобы папа не уходил. Мы остались в его комнате: отец, я и Нина Николаевна. Она сидела на стульчике, а я - рядом на скамеечке и слышала его прощальные слова. Он просил жену похоронить его на возвышенном месте, откуда было бы видно море, и посадить на его могиле такую же алычу. А потом, тихо-тихо, перестал дышать».

Хоронили Грина, по словам Марии Константиновны, очень скромно. Гроб с телом писателя везли на линейке, длинной телеге, за которой почти никто не шёл. Мураша сидела рядом со своим усопшим другом, зажав между коленями саженец алычи - её отец выполнил всё, о чем просил Александр Степанович. Вдова повествует о кончине мужа совершенно иначе: «Несколько часов я и мать просидели около него в полном молчании. Немного людей нас посещали, а в эти поздние часы никто не пришёл, никто не нарушил ненужными словами и вопросами горьких минут моей разлуки с ним. Слёз не было; они высохли в последние предсмертные его дни и пришли позже, когда душа, оставшись одна, ослабела… Девятого июля в шесть часов тридцать минут вечера ушёл Александр Степанович из своего дома, так давно им желанного. Торжественно и благоговейно отслужил панихиду отец Михаил. К небольшому церковному хору присоединились городские певцы из санатория… Медленно двигалось шествие, встречаемое на перекрестах толпами жителей, выходивших на торжественное похоронное пение. Мало людей знали мы в Старом Крыму - много их провожало его в последний путь».

«Нет, - прочитав это, настаивала Мария Константиновна, - наверное, Нине Николаевне хотелось, чтобы его провожали всем миром. Но его похороны были очень скромными, потому что Александра Степановича как автора никто тогда не почитал, а как человека его просто не знали». Не будем спорить с ней - в дни нашей встречи М. К. Гончаренко осталась единственным свидетелем события далёкого прошлого.

Александр Степанович ушёл из жизни раньше, чем старокрымчане успели его узнать. Вдову писателя ждала иная судьба. После кончины мужа она осталась в Старом Крыму, и рядом с крохотным убогим домиком, который Грины приобрели за два месяца до смерти Александра Степановича, вырос просторный особняк - новое жилище Нины Николаевны, построенное за гонорары вновь изданных книг писателя. Хозяйка большого дома с прекрасным садом по-новому устроила свою жизнь: теперь она спутница Петра Ивановича Нания, лечащего врача своего покойного мужа. Нина Николаевна часто бывала в Феодосии, где работал Наний, принимала участие в организации солнцелечебницы по его проекту и получала гонорары за публикации Грина. Деля с Нанием стол, кров и постель, Нина Николаевна царствовала в двух шагах от домика, где каждый вздох другого мужчины был полон беззаветной любви к ней. Думала ли она об этом, мерила ли свою жизнь его меркой верности, честности, доброты?

Ответ на этот вопрос прозвучал в огненном 1941-м. Вот что поведала Олимпиада Петровна Стоянова-Бакалова, партизанская связная, пенсионерка, бывшая учительница Старокрымской средней школы:

«Мне исполнилось 20 лет, когда началась война. У нас была большая семья: мама, я, трое братьев, сестра Лена, моя трёхлетняя дочь Галочка. Как и все, мы голодали. Как и все, прошли через муки оккупации. Мой средний брат Юра, разведчик партизанского отряда, погиб в бою на горе Бурус, и когда его привезли в город хоронить, в кармане нашли два зёрнышка кукурузы - дневной партизанский паек… Мы были преданы Родине. Готовы были всё отдать за её свободу, а те, кто перешёл на сторону немцев, казались самыми страшными преступниками… Среди предателей была Нина Николаевна Грин. Как мы знали, она добровольно пошла работать переводчицей и редактором провокационной газеты немцев, разъезжала по улицам Старого Крыма на чистокровном жеребце, в амазонке и шляпе с вуалью в сопровождении офицеров рейха. Выступала на городской площади с призывами ехать в Германию набраться культуры - так она называла каторжные работы. Этого ей никто не мог простить».

По словам старожилов города, вначале войны Пётр Иванович Наний навсегда покинул Старый Крым, прихватив с собой семейные ценности Мироновых. Для Ольги Алексеевны, матери Нины Николаевны, это был тяжёлый удар. Война и поступок Нания потрясли её настолько, что у неё помутился разум. Впоследствии Нина Николаевна утверждала, что решилась работать с фашистами из-за голода и болезни матери. Увы, оправданием это не стало. Всё, что публиковали в своей провокационной газете гитлеровцы, имело подпись «Н. Грин», и это резало сердца. Как утверждал И. К. Мельников, командир 5-го комсомольско-молодёжного отряда Алексей Андреевич Вахтин готовился прийти в город с несколькими бойцами, чтобы наказать предательницу по законам военного времени. Только случайность спасла Нину Николаевну от партизанского возмездия.

Расстрела Нине Николаевне удалось избежать, наказания - нет.

В 1945-ом году Нину Николаевну судили публично, - вспоминала О. П. Бакалова. - Я передала на суд номер фашистской газеты с подписью «Н. Грин». Её сначала приговорили к 25-ти годам лишения свободы, а потом дали только десять.

Гриновская «Ассоль» и «Фрези» показала себя так, что мало кто верил в её добродетель. Ходили слухи, что в своём доме, опустевшем по вине Нания, Нина Николаевна сожительствовала с высшими офицерскими чинами. Так считал и писатель И. К. Мельников, открыто бросивший упрёк вдове при личной встрече в неофициальном старокрымском музее Грина. Почти незнакомые друг с другом земляки, с кем мне довелось беседовать, утверждали одно и то же: Н. Н. Миронова ещё при жизни Александра Степановича жила отдельно, в Феодосии, а за смертельно больным Грином ухаживала тёща Ольга Алексеевна и соседи - Панковы, Бойко, Белоцерковные. И это мнение не было порождением слепой ненависти ко всем и вся: Ольгу Миронову, умершую в 1944-ом году, никто и не думал обижать - её похоронили на одном кладбище с зятем, с уважением и почтением. К тому времени её дочь, предчувствуя приход в Старый Крым советских войск, собралась бежать в Германию и остаться там навсегда (в уголовном деле Н. Н. Грин №9645 отъезд в Германию представлен как насильственный), но не вышло. Её арестовали в Старом Крыму, судили в Симферополе и под конвоем отправили отбывать срок близ реки Печоры и в Астрахани.

Десять лет о ней ничего не слышали. Заживали раны, восстанавливались здания, люди собирались по выходным в пышном городском саду, на танцплощадке, и радовались тому, что уцелели. Но в 1956-ом году старокрымчане узнали, что, как чёрная тень прошлого, Нина Николаевна вернулась в их город. И не просто так, а с желанием восстановить права на домик Грина и свой особняк. Прозвенел звонок, и занавес нового акта её спектакля стал медленно распахиваться.

Реабилитация

С 1956-го по 1970-й год, год своей смерти, Нина Николаевна жила в Старом Крыму, покидая его ненадолго и снова возвращаясь. Годы, проведённые в лагерях, отброшены - как и годы войны, годы жизни с П. И. Нанием. Теперь она снова Нина Грин, муза талантливого писателя. Её цель - добиться его всенародной известности, а вместе с тем - своей неразрывной причастности к его творческой судьбе и славе.

С самого начала Н. Н. Грин пришлось преодолевать немалые трудности. Дом её и Нания считался жактовским (государственным), и жил в нём первый секретарь старокрымского райкома партии Л. С. Иванов. Вернуть себе эту собственность Нина Николаевна не смогла бы никогда. Домик, где скончался Грин, занимали куры. Впрочем, в годы войны, при Нине Николаевне, в нём размещалась немецкая конюшня. Так что Иванов только продолжил пользоваться им почти по-прежнему назначению. Несмотря ни на что, вдова писателя решила превратить этот хлев в дом-музей А. С. Грина - с садом, водопроводом и другими удобствами: «как было при Александре Степановиче». В 50-х годах на произведения Грина обратила внимание широкая аудитория. Коллеги-писатели относились к ним с большим уважением, и Нина Николаевна с успехом этим воспользовалась. Обладая уникальным обаянием, очаровательной внешностью и тонкой речью, Н. Н. Грин привлекла на свою сторону московских писателей, бывала в Киеве, Ленинграде, и всюду оставляла о себе наилучшее впечатление. Никто из ее собеседников просто не мог представить, за что она была наказана и почему ущемляется чиновниками и партократами в своих правах.

В организации старокрымского музея А. С. Грина его вдове отказывали на каждом шагу, и это возмущало её новых друзей и поклонников. На представителей старокрымских властей начались нападки в прессе: сильные покровителя Нины Николаевны старались обыграть ситуацию в её пользу. Среди них оказался и писатель Сергей Смирнов, козырный туз в колоде Нины Грин. Смирнов прекрасно понимал, что его подопечной ни за что не удастся сдвинуть дело с мёртвой точки, пока на ней лежит клеймо врага народа. И тогда всеми правдами и неправдами бывшая завтипографии стала добиваться своей реабилитации.

В заявлениях и обращениях Н. Грин в высшие инстанции сотрудничество с немцами представлялось как вынужденное и эпизодическое, отъезд в Германию - насильственный. Острый ум Нины Николаевны помогал придать фактам нужный для реабилитации характер. Но оставались свидетели, встреча с которыми могла испортить всю игру. Чтобы избежать этого, находчивая дама стала сообщать о себе - в письмах и устно - самые невероятные сплетни, якобы исходившие от старокрымчан. Россказни эти подробно передаёт в «Воспоминаниях о Нине Николаевне Грин» Ю. А. Первова. На их фоне правда о «подвигах» Н. Н. Грин во время войны тоже должна была предстать извращенным вымыслом. Так и произошло. Люди, которых предала Н. Грин, получили славу клеветников, Старый Крым превратился в «Каперну», а престарелая «Ассоль» одиноко бродила по его улицам с видом святой великомученицы.

Вспоминает Елена Алексеевна Круглова, врач: «В 1965 году я окончила первый курс медицинского института в Томске и приехала домой на каникулы. Однажды, уже не помню зачем, пошла в центр города. Не доходя до здания почты, увидела, что на улице Ленина творится что-то странное. Прохожие, шедшие по правой стороне, стали переходить на левую - резко, как по команде. Я спросила у кого-то, что случилось. «Да фашистка эта появилась», - сказали мне. И я увидела, что по улице идет пожилая красивая женщина, Нина Николаевна, как выяснилось потом. То, как отворачивались от неё люди, запомнилось на всю жизнь».

Спустя несколько лет Елена Алексеевна работала в Старом Крыму участковым врачом. Нина Николаевна была ещё жива, и однажды Е. Кругловой пришлось прийти к ней по вызову. Пациентка встретила её лучистой улыбкой: «Какой очаровательный молодой доктор пришёл ко мне сегодня!» Беседа с Ниной Николаевной была чарующей, лёгкой, занимательной. Елена Алексеевна вспоминала летний эпизод 1965 года, сравнивала с визитом к пожилой, всё ещё прекрасной внешне женщине и не могла не удивляться контрасту впечатлений.

В том же 1965 году, как вспоминала О. П. Бакалова, после празднования юбилея А. С. Грина Сергей Сергеевич Смирнов решил собрать старокрымчан на центральной площади, возле партизанского кладбища, и пригласил туда же Нину Николаевну. Ему, видимо, хотелось выяснить, кто прав, кто виноват, и примирить жителей города с их жертвой. Появление Нины Николаевны возле могил защитников города воспринялось как кощунство. Собрание превратилось в стихийный митинг. Смирнов, выслушав полные гнева выступления, вынужден был уйти ни с чем.

Подобные попытки примирить с Н. Н. Грин и простых граждан, и представителей властей неизменно приводили к провалу. В домик Грина его вдове в конце концов удалось вселиться. Её усилиями он был отстроен заново, в нём постоянно бывали туристы, но официальный статус музея при её жизни он так и не получил. Нина Николаевна компенсировала это проведением многочисленных экскурсий, мастерски отвечала на любые вопросы, была неизменно доброжелательной, приветливой, с нежностью вспоминала Александра Степановича и тем самым завоевывала сердца его почитателей. Ей верили безоглядно: свидетельство тому - памятная книга музея. Посетители признавались ей в любви, как когда-то сам Грин, и Нина Николаевна праздновала в душе победу.

По следам публикаций

В последнее время, через много лет небытия четы Грин, их имена стали часто появляться на страницах изданий. Роману и браку «Ассоль» и «Грэя» придаются оттенки неземной любви. Начало тому положила сама Нина Николаевна - «Воспоминания об Александре Грине» звучат волшебной симфонией чувств, глубоких и волнующих. Не будем проверять её откровения на искренность. Мир отношений с А. С. Грином принадлежал только им двоим, а значит, вмешиваться в него никто не вправе. Иное дело - жизнь Нины Николаевны после 1932 года. Её действия коснулись судьбы целого города, пусть небольшого, а это - дело многих. И поэтому то, что пишут о ней, должно быть предельно объективным и честным.

К сожалению, пытаясь оправдать Нину Грин, исследователи и биографы к этому не слишком стремятся. В их представлении, очевидно, Нина и Александр Грины - единое целое. То, что Н. Н. Грин была арестована за измену Родине, словно бы бросает тень на замечательного писателя, ставит под сомнение чистоту его лучших героев. Но разве мог А. С. Грин предвидеть, что станется с любимой после его кончины? Он был мечтателем, способным слышать в шелесте листвы шум морского прибоя и видеть в обыкновенной женщине гения высокой души. Он не знал свою жену - по её же признанию. Поэтому реабилитировать Нину Николаевну ради Грина нет смысла. Эту лишь усугубляет ошибку, простительную романтику и недопустимую для всех остальных. Особенно жаль, что затянувшееся во времени заблуждение породило очерки, статьи и даже книги, извращающие подлинные факты.

Миф первый: спасение 13-ти заложников, взятых за убийство немецкого офицера

Заключение в отношении Грин Нины Николаевны по материалам архивного уголовного дела №9645 гласит: «В 1959-ом году по заявлению Грин Н. Н. производилась проверка обоснованности её осуждения. В заявлении она не отрицала свою работу в период немецкой оккупации на должностях заведующей типографией и редактора «Официального бюллетеня старокрымского района». Объяснила это материальной нуждой. Кроме того, она указала в заявлении, что в сентябре 1943 года принимала активное участие в спасении от расстрела 13 советских граждан, арестованных немцами за убийство немецкого офицера. Часть опрошенных свидетелей (указаны четыре фамилии) подтвердила факт ареста 13 заложников и участие Грин Н. Н. в их освобождении».

Нина Николаевна, возможно, преувеличила свою роль в спасении людей от расстрела, как и саму ситуацию. Убийство немецкого офицера без единого виновного - нелепица. Но душеприказчица Грин (совершенно напрасно!) вернулась к этому факту, что выставило героиню её воспоминаний как лгунью.

Об оккупации Старого Крыма существует немало письменных свидетельств, публикаций и даже художественных произведений, написанных на основе документальных фактов. Повесть Ивана Мельникова «Пока бьётся сердце» - одно из них. Жизнь маленького города во время войны предстаёт в ней во всей своей безжалостной и страшной реальности. Отступая из города под натиском советских войск, фашисты вырезали и расстреляли 13 апреля 1944 года около шестисот мирных жителей - из чувства подлой ярости. В расправе с партизанами на территории Старого Крыма огромному риску подвергался весь город. Разведчика Сергея Логвинова фашисты повесили в присутствии сотен старокрымчан, которых согнали прикладами и насильно заставили пройти под конвоем места казни - «науки ради». Партизанку Лидию Шведченко, особо опасную для оккупантов, в лицо фашисты не знали. Поэтому, почуяв её появление в Старом Крыму, немцы заставили горожан покинуть свои дома, собраться на базарной площади, и арестовали всех женщин по имени Лидия, прежде чем схватили саму Шведченко. Вскоре 20-летняя патриотка погибла от рук палачей в застенках гестапо.

«За каждого убитого немца фашисты брали и расстреливали 30 заложников из местных жителей», - пишет в своих воспоминаниях А. И. Олейников, партизан, житель близкой к Старому Крыму деревни Розальевки. Логично предположить, что убийство офицера на Южной улице Старого Крыма должно было повлечь за собой традиционные массовые расправы. В случае же с Ниной Николаевной оккупанты арестовали всего 13 мужчин, отправили их в симферопольскую тюрьму и после ходатайства заведующей типографией отпустили всех по домам, что, по меньшей мере, удивительно.

Странно и то, что факт спасения заложников Ниной Грин подтвердили не тринадцать, а только четыре человека. Разумеется, и этих голосов для её оправдания вполне достаточно. Однако прозвучали они почему-то не в 1945 году, во время суда, а четырнадцать лет спустя, когда в реабилитационных хлопотах Нины Николаевны приняли участие члены Союза писателей СССР, юридически грамотные и авторитетные люди. Почему же старокрымские защитники Нины Николаевны не заступились за неё во время суда? Остаётся загадкой.

Миф второй: Нина Николаевна - связная партизанского отряда

Прежде всего - какого? На территории юго-восточного Крыма в период Великой Отечественной войны действовали Кировский, Старокрымский, Судакский и другие партизанские отряды. Нина Николаевна могла бы поддерживать связь с бойцами отряда старокрымского. Но через кого? В подпольной патриотической работе коммунистов и комсомольцев она участия не принимала и никакого отношения к ним не имела. Это подтвердили руководители секции старокрымских партизан. Значит, Н. Н. Грин действовала (если действовала) в одиночку, лично передавая сведения прямо в лес. Но как и когда? Партизан найти было непросто. Скрываясь от фашистов, они устраивали стоянки в труднодоступных местах, далёких от населённых пунктов. Чтобы передавать сведения в лес, Нине Николаевне пришлось бы время от времени покидать Старый Крым более чем на сутки. Совмещать такие путешествия с заведованием немецкой типографией было бы просто невозможно.

Против связи Н. Н. Грин с партизанами говорит и другое. В 1965-67 годах все участники партизанского и подпольного движения, проживающие в Старом Крыму, вступили в военно-научное общество «Секция партизан Крыма». Архив общества насчитывает 28 анкет старокрымчан - бойцов и связных. Анкеты с именем Нины Николаевны среди них нет.

Миф третий: чествование Н. Грин на праздновании юбилея А. С. Грина в Старом Крыму

Если притягивание Нины Николаевны к партизанскому движению можно объяснить попытками смыть с неё клеймо немецкой свастики, то фальшивое описание юбилея Грина в 1965 году друзьями его вдовы оправдать крайне трудно. Когда в 1985 году Юлия Александровна Первова поставила в своих «Воспоминаниях о Нине Николаевне Грин» последнюю точку, участники и организаторы этого праздника пребывали в ясном уме и добром здравии. Автору было с кем согласовать свои мемуары, но этого сделано не было, и строчки её книги невольно просят очной ставки со свидетельствами старокрымчан.

«В один прекрасный день, - пишет Ю. А. Первова, - областные органы управления Крыма получили из Киева предписание - широко отметить юбилей Грина. Началась суета. Старокрымский кинотеатр «Прогресс» стал «Мечтой»; недалеко от здания гостиницы был построен новый открытый кинозал «Бригантина». На все запросы поспешно ответили и соответственно готовили места для гостей».

Со Старым Крымом я связана кровными узами, и потому заинтересовалась датой постройки упомянутых кинотеатров, знакомых мне с детства. Начальник отдела БТИ Старокрымского горисполокома, Маргарита Леонидовна Свидлова, заявила: кинозал «Бригантина» был построен ещё до начала Великой Отечественной войны. Точную дату постройки установить невозможно, так как архив довоенных зданий сгорел, но точно известно, что перестроен и реконструирован он был в 1948 году. Что касается кинотеатра «Мечта», то он был построен до 1967 года и никогда не был «Прогрессом». Итак, Юлия Первова сознательно допустила серьёзную фактическую ошибку.

За ней следуют и другие. Как удалось выяснить, инициатива празднования юбилея Грина в Старом Крыму возникла в самом городе, а не предписывалась «сверху». Организацией торжеств занимался местный отдел культуры - разумеется, с ведома горисполкома и райкома партии, как тогда было принято. Руководили организацией праздника заведующая городской детской библиотекой Александра Захаровна Круглова и директор кинотеатров «Бригантина» и «Мечта» Макар Маркович Заглинский. Александра Захаровна лично посещала Коктебель, чтобы пригласить на празднование юбилея писателей из Литфонда, в том числе - Сергея Смирнова. Об этом мне сообщили её коллеги-библиотекари и дочь, зритель и соучастник торжества, - Елена Алексеевна, врач, которая посещала Нину Николаевну в её доме.

Официальный характер праздника не допускал отсутствия на нем вдовы Грина, но жители города разъярились. По словам Марии Константиновны Гончаренко, люди готовились взять с собой тухлые яйца, чтобы забросать ими Нину Николаевну, если она появится в зале «Бригантины». Понимая, каким скандалом может обернуться вечер, А. З. Круглова и её помощники старились убедить приглашённых не сводить счёты с пожилой женщиной.

«Мама очень волновалась, - вспоминает Елена Алексеевна, - с одной стороны, на ней лежала ответственность за ход мероприятия, полного выступлений официальных лиц, писателей, поэтов, концертных номеров. А с другой - всё это грозило обернуться настоящим бунтом зрителей против Нины Николаевны, который надо было предотвратить и уладить. Мама и её коллеги беседовали с людьми по одному и группами. Между рядами в кинозале собирались разместить добровольных стражей порядка, чтобы успокоить волнение. И, надо сказать, что среди них не было никого, кто не читал бы и не любил произведения Грина. Прийти на праздник собиралась интеллигенция Старого Крыма… »

Нину Николаевну готовились привезти в последний момент, чтобы заранее не возмущать собравшихся, и посадить её не в президиуме, а в первом ряду, чтобы она не бросалась в глаза из зала.

«Я продолжаю по памяти, - пишет Ю. Первова, - нас повезли на так называемый юбилейный митинг в новорожденную «Бригантину» (курсив мой - В. К.). Мы сели в первом ряду. Зал был полон, в проходах стояли. На деревьях, окружавших кинотеатр, висели мальчишки».

Вспоминает Владимир Михайлович Осипов, фронтовик, историк, бывший директор Строкрымской средней школы: «К началу праздника Нина Николаевна опоздала. Её провели и посадили в первом ряду. В президиуме сидели руководители райкома партии и писатели. Юбилей уже начался, как вдруг Сергей Смирнов подошёл к первому ряду, поцеловал Нине Николаевне руку и повел её в президиум, чтобы посадить рядом с собой. Зал замер, наступила гробовая тишина».

Поступок Смирнова поверг всех в шок, но из уважения к нему пришлось смириться с происходящим. Тем парадоксальнее звучат откровения Юлии Первовой: «После секретаря поднялся Сергей Сергеевич Смирнов. «У Грина, - сказал он, - удивительная посмертная судьба. Кривая любви к нему читателя после многих лет забвения - не по вине читательской аудитории, скажем прямо, - идёт крещендо. Первый том шеститомника раскуплен. Ставится вопрос о повторном тираже. Здесь секретарь Кировского райисполкома изъяснялся в любви к Грину. Любовь эта вызывает у нас, писателей, известное сомнение: город, казалось бы, в самом деле, должен гордиться тем, что в нём поселился когда-то Александр Степанович Грин, в старокрымской земле похоронен. Но где же улица Грина? Почему его Домик не на государственном обеспечении? И здесь будет уместно сказать о беспримерном мужестве вдовы писателя Нины Николаевны Грин (зал взрывается аплодисментами, встаёт, а у меня вдруг запершило в горле…) За мужество, которая она проявила, добиваясь восстановления Домика из развалин, за вашу отвагу, за вашу работу для памяти Александра Степановича спасибо вам, дорогая Нина Николаевна! Все мы, любящие Грина, никогда не забудем того, что вы для него сделали». Смирнов целует руку Нины Николаевны, аудитория снова рукоплещет».

Если бы Смирнов произнёс хоть что-то подобное, аудитория взорвалась бы на самом деле - но вовсе не аплодисментами. Пригодились бы и запасённые тухлые яйца, и просто кулаки. Но, к счастью для всех, никаких откровенных восхвалений в адрес вдовы Грина не прозвучало, и художественный вечер прошёл ярко, волнующе и интеллигентно.

Миф четвёртый: похороны и перезахоронение Нины Николаевны

Нина Николаевна Миронова-Гриневская (Грин) скончалась в Киеве 27 сентября 1970 года. Ни у кого не было сомнений в том, что покоиться она должна в Старом Крыму, но похороны превратились в скандал. В своих «Воспоминаниях о Нине Николаевне Грин» Юлия Первова не скупилась на подробности: «Могила на кладбище была вырыта в метрах пятидесяти от могилы Грина. Опустили на верёвках гроб. Всё происходило в полном молчании. Мы стояли в стороне. Туристы рядом с нами. Рабочие насыпали холм. Сверху ткнули пирамиду кирпично-красного цвета. Оплёванные, обесчещенные, смотрели мы на это кощунство. У всех была одна мысль: «Перехоронить! Когда?»

В год столетнего юбилея Грина, в 1980-м, на его могиле положили новую надгробную плиту, увенчанную фигуркой «Бегущей по волнам» работы скульптора Татьяны Гагариной, а ещё спустя несколько лет надгробие объединило три имени - Александра Степановича, Ольги Алексеевны Мироновой и Нины Николаевны. И стало известно, что прах жены писателя якобы перенесён в его могилу.

Как пишет Юлия Первова, перезахоронение произошло в ночь с 22 на 23 октября 1971 года. Поклонники Нины Николаевны действовали тайком, но уже на следующий день постарались придать случившееся широкой огласке. Юлия Александровна призналась во всём своей старокрымской знакомой, Раисе Фёдоровне Колояниди, учительнице (позже - директору греческой школы), та сочла произошедшее кощунством и добилась расследования властей. Оно было закрытым - на оцеплённое солдатами кладбище не пустили ни одного постороннего человека. Тем, кто ждал снаружи, по факту сказали только одно: «Всё в порядке». Могила Грина якобы была вскрыта, но гроба Нины Николаевны в ней не оказалось.

31 мая 2013-го года в социальной сети «ВКонтакте» свои воспоминания о вторых похоронах Н. Н. Грин выложил Виктор Павленко, добровольный помощник Ю. Первовой и А. Верхмана. Обратим внимание ключевой фрагмент его рассказа. «Все тихо подошли к разрытой могиле Нины Николаевны, - пишет Виктор. - Один спустился, ему передали верёвки. Заправив их под гроб - что оказалось замысловатой задачей - подняли его легко и опустили рядом на землю. Очертания угадывались благодаря блеску звёзд. Распределились, и цинковый чертог вечного покоя осторожно взяли на плечи. Несомненно, это был кульминационный момент всего, что происходило тихой ночью на старокрымском кладбище».

Цинковый чертог вечного покоя в эту ночь вряд ли кто-то мог взять на плечи - хотя бы потому, что перед захоронением Нины Николаевны стальной гроб был вскрыт, и тело было предано земле в обычном «деревянном костюме», находившемся внутри цинкового. Вскрытый металл был вывезен прочь. Об этом свидетельствуют смотрители старокрымского кладбища, на котором никогда и никого не хоронили в цинке. Более того, сама Юлия Первова, называвшая себя душеприказчицей Нины Николаевны, в своих воспоминаниях цинковый гроб исключает: по её словам, в день похорон в домике Грина стоял гроб, обитый тёмно-красным глазетом. Павленко и Первова, описывая одно и то же событие, противоречат друг другу, хотя действовали вроде бы заодно и в одно и то же время.

Это и многие другие детали, естественные на первый взгляд, вызывали у меня массу сомнений. Можно ли осуществить раскрытие двух могил и имитировать их прежний вид за несколько часов в кромешной темноте, под проливным дождём? Кладбище, где похоронен Грин, находится в предгорье, и земля от мелких камней там тверда как цемент. На вскрытие обоих захоронений, как утверждают могильщики, должно было уйти не меньше шести часов. Затем доброхотам нужно было заполнить землёй яму, образовавшуюся на месте захоронения Нины Николаевны, насыпать свежий холм и углубить могилу самого Грина, чтобы в ней поместилось уже два гроба, и водрузить на место памятник писателю. Можно ли сделать такое на скорую руку? Вряд ли.

Миф пятый: разоблачение предыдущих

Поскольку неподалёку от той могилы, в которую опустили Нину Николаевну 3 октября 1970 года, много лет покоятся мои родственники, я не раз видела её памятник. Скромный, с овальной фотографией и табличкой, на которой была простая подпись: Н. Н. Грин. Ниже были выбиты даты жизни и смерти - так мне запомнилось. Знала я и другое: с тех пор, как память Нины Николаевны была увековечена там, где похоронен Александр Степанович, этот памятник словно бы исчез. Он уже давно не попадался на глаза. И всякий раз, не увидев его в день памяти усопших, я невольно вспоминала версию И. К. Мельникова о том, что партизаны посмертно отомстили вдове Грина, уничтожив эту могилу. Это вызывало ужас. Версия о перезахоронении неправдоподобна, о посмертном отмщении - чудовищна. И вот, спустя почти 45 лет с тех давних событий, 31 мая 2016 года, я попыталась найти место первого и, как кажется, единственно возможного захоронения Нины Николаевны.

Меня ждало потрясение. Оказавшись на нужном участке старокрымского городского кладбища, я заметила могилу времён Великой Отечественной войны - характерный для тех лет памятник. Но на низком бетонном надгробии зарос мхом крест, необычный для захоронений атеистических советских сороковых. Захотелось узнать, кто покоится в этом месте. Я осторожно очистила ото мха буквы, даты и не поверила своим глазам: Ольга Алексеевна Миронова, 1847-1944. Мать Нины Николаевны! Как могло оказаться здесь её надгробие? Ведь о том, что она похоронена с зятем, известно давным-давно и по всем источникам. Неужели она здесь, в таком неожиданном месте? У этого могла быть только одна причина - сопричастность… Переведя дыхание, я посмотрела на могилу слева от моего «найдёныша». Вот он, след от овальной фотографии, которой больше нет. И пустой прямоугольник на месте таблички с подписью. И полустёртые даты: 23.X.1894-27.IX.1970. Н. Н. Грин…

Кому понадобилось сбить портрет и имя с памятника вдове Грина? Не исчезнет ли со временем и сам обелиск? Чтобы защитить память Нины Николаевны, я, прямо с кладбища, направилась в горисполком Старого Крыма. Мэр города, Людмила Ивановна Гулящих, поняла меня и пообещала помощь: «Что бы ни делала Нина Грин в годы войны, она - человек и заслуживает человеческого отношения к своей памяти». В этот же день я узнала, что у похорон и перезахоронения есть ещё один свидетель - Пётр Афанасьевич Попченко, старожил города, сын бывшего директора кладбища и супруг директора нынешнего. Наш диалог стал новым откровением: мой собеседник подтвердил факт перезахоронения Н. Н. Грин. Но было оно совершенно иным.

«Нину Николаевну перезахоронили под вечер, во второй половине дня, - рассказывает Пётр Афанасьевич. - До этого выкопали могилку, в которой она покоится и сейчас. Раньше на могиле Грина была металлическая оградка, где они все втроём и были захоронены - супруги Грины и Ольга Алексеевна Миронова. Мать Нины Николаевны не перезахоранивали, она и теперь рядом с зятем. Надгробие после того, как установили стелу Бегущей по волнам, просто перенесли к могиле дочери, чтобы оно сохранилось. Готовили вечное пристанище для Нины Грин мой отец, Афанасий Алексеевич, и его друг. Приехали из Симферополя товарищи в гражданской одежде, представители КГБ, с полным комплектов документов для эксгумации - решением суда, бумагой из санэпидемстанции и т. д. Распорядились на кладбище никого не пускать, и всё прошло с трёх до пяти часов. Я видел, как всё было, потому что отец объяснил людям из КГБ, что я его сын, и мне позволили остаться».

Пётр Афанасьевич факт таинственного ночного перезахоронения отрицает - всё делалось с ведома властей при свете дня. Но перенесли гроб Нины Николаевны не из отдалённого сектора к кладбища - к Грину, а наоборот!

«Вначале её похоронили по-человечески, как положено, с мужем, - утверждает П. А. Попченко, - и только потом кто-то решил, что так нельзя: ведь она считалась врагом народа. Не думаю, что она была такой на самом деле, потому что хорошо помню Нину Николаевну. Маленького роста, обаятельная седая старушка, божий одуванчик. К тому же вряд ли на ней была какая-то вина, всё это ерунда: ведь она во время войны спасла от расстрела тринадцать человек, об этом сказано в Книге памяти. Если бы Нина Николаевна не поехала тогда в Симферополь, лежать бы им в сырой земле вместе с евреями и караимами…».

Все эти годы семья Попченко оберегала ту могилу Н. Н. Грин, куда перенесли её по воле визитёров в штатском: прожив трудную жизнь, она обрела право на покой за чертой бытия. Чтобы не искушать недругов своей подопечной, как и излишне рьяных «друзей», смотрители кладбища сделали всё для того, чтобы место второго захоронения Нины Николаевны было неприметным. О нём знают лишь те, кому хочется знать, кто придёт поклониться её памяти с чистым сердцем - без негодования или амбиций. Услышав это, я поневоле вспомнила слова М. Булгакова о том, что может быть предложено и что даровано…

Сегодня многие почитатели Грина готовы видеть в добрых героинях писателя черты его возлюбленной. Так, наверное, хотел бы и он сам, несмотря на то, что теперь с его Галатеи-Нины сброшены все покровы. И, наверное, там, где витают сейчас их души, звучат слова, обращённые к нам, живым и смертным, с просьбой забыть, смириться и простить. Мы прощаем.

Она чудом отсидела 10-летний срок в студеных печорских и знойных астраханских лагерях. Выдержать помогла появившаяся в ней одержимость послужить памяти того единственно достойного, что было в ее жизни, с момента, когда они с Грином случайно столкнулись на улице и до его ухода из жизни. Оттуда, откуда, может быть, видно все, в страшную черную яму ее падения кто-то направил концентрированный солнечный лучик. И этот лучик согревал её...а еще любовь. Любовь к своему единственному, капитану Грину!

4 июня 1955 года по лагерному радио Нина Грин услышала сообщение о возобновлении на советской сцене балета "Алые паруса". В повести-сказке волшебник сказал девочке Ассоль: "Однажды утром в морской дали под солнцем сверкнет алый парус. Сияющая громада алых парусов белого корабля двинется, рассекая волны, прямо к тебе".

И чудо произошло, однажды после освобождения, жену Грина пригласили в филиал Большого театра на балет "Алые паруса", в котором танцевала Лепешинская. Нина Николаевна была уже седой, но по-прежнему красивой женщиной. Вдруг на весь зал объявили: "Здесь, среди нас, присутствует сама Ассоль". Свет софитов буквально залил ложу, в которой она сидели. Раздался шквал аплодисментов. Нине Николаевне бросали в ложу огромные букеты. Ассоль-сказка, Ассоль-быль по-прежнему была нужна людям...

Нина Николаевна Грин - именно ей писатель посвятил своё самое романтическое произведение "Алые паруса"...Именно она и была для него прототипом той самой Ассоль, девочки мечтающей о счастье, о принце и корабле с алыми парусами...

Когда Нина с Александром познакомились, ей было 23, а ему 37. Они встретились случайно на Невском и прожили счастливую жизнь. Чувствам их трудно не позавидовать, хоть, по большему обывательскому счету, и завидовать-то было нечему. Жили они очень трудно.

Она разглядела в нем писателя и романтика, потому что у самой душа была чистая, сильная...Он любил в ней красоту, наивность и чистоту юной души. Сам Грин был человеком внешне очень суровым...У неё уже был опыт неудачной семейной жизни. Её первый муж погиб на войне. За его плечами тоже был брак и тяжелая жизнь...

Александр Грин, тогда еще, Александр Гринеский, родился в семье польского ссыльного дворянина, участника восстания 1863-го года Степана Гриневского. После смерти матери обстановка в семье стала тяжёлой, будущий классик не мог ужиться с мачехой, новыми родственниками, сбегал из дома. Из реального училища его выгнали. Пришлось устраиваться в городское училище, но и его окончил с большим трудом и в 15-летнем возрасте отправился в Одессу, поскольку с раннего детства грезил морями и дальними странами. Был рыбаком, матросом, лесорубом, чернорабочим, работал на нефтяных промыслах в Баку, мыл золото на Урале, но больше всего бродяжничал с котомкой на плечах, в которой часто не было еды, но всегда были книги.

Шесть лет скитаний по ночлежкам, аресты, случайные лихие попутчики, лихорадка, малярия измучили Грина, и он добровольцем пошёл в армию. Армейская жизнь оказалась не лучше, он вступил в партию эсеров и дезертировал. С партийной кличкой «Долговязый», Грин искренне отдаёт все силы борьбе с ненавистным ему общественным строем, хотя участвовать в исполнении террористических актов он отказывается.

В документах полиции Грин характеризуется как «натура замкнутая, озлобленная, способная на всё, даже рискуя жизнью». В январе 1904 года министр внутренних дел В. К. Плеве, незадолго до эсеровского покушения на него, получил от военного министра А. Н. Куропаткина донесение о том, что в Севастополе задержан «весьма важный деятель из гражданских лиц, назвавший себя сперва Григорьевым, а затем Гриневским». Потом — арест. После двух лет каторжной тюрьмы пришла амнистия 1905 года, через полгода новый арест, потом ссылка в Сибирь, побег, нелегальная работа.

Затем снова тюрьма, ссылка, столичная богема, из-за которой пришлось расстаться с первой женой. Потом Грин скрывался в Финляндии под чужой фамилией. В полицейских ориентировках была указана его особая примета: на груди татуировка шхуны с двумя парусами. И этот мир парусников, моря, солнца, дружбы и верности оказался Грину ближе, чем идея революции. Он начал писать романтические рассказы о путешествиях и таинственных странах. Горький, а потом Куприн помогали с публикацией.

Октябрьскую революцию Грин не принял, даже написал несколько критических произведений. Умирал от голода и болезней и в самые трудные времена писал “Алые паруса”. В очередной раз спас его Горький. Жизнь понемногу налаживалась, его печатали, был заработок, но затягивала разгульная жизнь.
Грин был мрачным, неулыбчивым человеком, но его солнечные книги остались самой яркой романтической страницей русской литературы. Хорошо написал Даниил Гранин:

“Когда дни начинают пылиться и краски блёкнуть, я беру Грина. Я раскрываю его на любой странице. Так весной протирают окна в доме. Всё становится светлым, ярким, всё снова таинственно волнует, как в детстве”

В 1924 году, спасая от богемы, Нина Николаевна увезла его в Феодосию. Это были самые спокойные и счастливые дни писателя, он вернулся к шуму волн, к детским мечтам. В Крыму он написал свои романы, сотни рассказов. Супруги Грин переехали в Старый Крым из Феодосии 23 ноября 1930 года. Жили в съёмных квартирах.

Однажды Александр Степанович сказал: "Сменить бы, Нинуша, нам квартиру. Надоел этот тёмный угол, хочу простора глазам..." . В июне 1932 года Нина Николаевна, купила домик в Старом Крыму, даже не купила, обменяла его на золотые часики, когда-то давно подаренные ей Александром Степановичем. Этот было единственное собственное жильё писателя, где он провел последний месяц своей жизни. Грина перевезли сюда уже тяжело больного в начале июня 1932 года. Впервые не в чужой - в собственный дом, пусть даже маленький, саманный, без электричества, с земляными полами. Домик посреди сада, с южным солнечным окном...

Грин очень обрадовался новому жилищу: «Давно я не чувствовал такого светлого мира. Здесь дико, но в этой дикости — покой. И хозяев нет» . Из раскрытого окна он любовался видом окрестных гор.

Но это счастье увы, было недолгим... Казалось, все беды ополчились против них. Положение семьи Грин в этот период было настолько катастрофическим, что вынуждало их обращаться за финансовой помощью во все инстанции, а также к своим друзьям и знакомым. Грин в сентябре пишет письмо М. Горькому с просьбой оказать личное содействие в назначении пенсии и выдачи единовременное пособии на лечение в сумме 1000 руб.

Нина Николаевна обращалась за помощью к М. Волошину, но тот сам был болен, тоже голодал и, кстати, пережил своего товарища лишь на месяц. Лишь немногие откликнулись на гриновские беды, среди которых были писатели И. Новиков и Н. Тихонов, а также первая жена Грина, Вера Павловна Калицкая.

В эти же сентябрьские дни Нина Николаевна пишет письмо писателя Г. Шенгели, в котором сообщает, что у Грина открылся легочный туберкулез в острой форме: «Мы бедствуем, болеем, нуждаемся и недоедаем»!

Бюрократические препоны в сочетании с равнодушием литературных чиновников мешают своевременно реагировать на эти крики о помощи. Лишь 1 июля принимается решение о назначении А. С. Грину персональной пенсии в размере 150 рублей, которую он так и не успел получить. 8 июля 1932 года он скончался.

Какое потрясающе-пронзительное фото! В 60-х годах это фото увидела школьница из Ленинграда Таня Рождественская и свое потрясение выплеснула в стихи:

Он лежал на узкой постели,
Повернувшись лицом к окну.
Золотые ласточки пели
Догорающую весну.

Где-то море ласкало берег.
Расстилалось пеной у ног.
Он лежал, не желая верить,
Что увидеть моря не мог.

Сонный ветер лег у порога,
Городок утонул в жаре,
И колючая «недотрога»
У скрипучих росла дверей.

Взгляд тяжел и уже неясен...
Он устал от жестоких мук.
Но вставал, до боли прекрасен,
Мир, пригрезившийся ему.

Где морями шли капитаны,
Где от счастья пели глаза,
И от Лисса до Зурбагана
Ветром полнились паруса...

Человек умирал, не зная,
Что ко всем берегам земли
Шли, как алая птичья стая,
Им придуманные корабли.

И как завещание звучат его слова: «Я одинок. Все одиноки. Я умру. Все умрут. Тоже порядок, но скверного качества. Я хочу беспорядка… У меня путаются в голове три вещи: жизнь, смерть и любовь - за что выпить?». «Пью за ожидание смерти, называемое жизнью».

Автограф Грина и оттиск его печатки

Смерть мужа стала для Нины Николаевны страшной катастрофой: она даже на время теряет память. Дальше все как в жутком кино: сумасшедшая мать, немцы, смерть мамы, лагеря...

После смерти писателя, в 1932 году она живет с больной матерью в Старом Крыму. Здесь же их застала оккупация в 1941 году. Первое время жили, продавая старые вещи. Когда продавать стало нечего, пришлось искать работу. А какую работу можно было найти слабой интеллигентной женщине в оккупированном Крыму? Нина Николаевна считала, что ей еще повезло - подвернулось место корректора в типографии открытой при немцах газетенки. Знать бы, чем обернется это "везение" в будущем...

Никаких заметок, прославляющих "новый порядок", она, естественно, не писала и писать не могла. При любом режиме корректор - самая скромная должность, от которой мало что зависит. Но именно сотрудничество с немцами было поставлено ей в вину после войны. Плюс еще пребывание на невольничьих работах в Германии, куда Нину Николаевну вместе с другими местными жителями насильно увезли в 1944 году.

Там она находилась в лагере под Бреслау. Воспользовавшись бомбежкой союзников, в 1945-м бежала, с трудом добралась обратно в свой любимый Крым. А вскоре снова угодила в лагерь - теперь уже сталинский. Не помогло даже свидетельство очевидцев о том, что в годы войны жена Грина лично спасла жизнь 13 человек, взятых в заложники после убийства немецкого офицера: Нина Николаевна бросилась в управу и каким-то чудом упросила городского голову выпустить их на свободу...

Кто встречался с ней в лагерной жизни, тот навсегда сохранил о Нине Николаевне трогательные воспоминания. Она и в этих нечеловеческих условиях была непоколебимо романтичной душой. В лагере Грин работала в больнице вместе с Татьяной Тюриной: «Нина Николаевна имела авторитет у персонала и зэков, самых отпетых» . Врач Всеволод Король: «...В университете у нас был предмет «врачебная этика», но Вы были первым человеком, встреченным мной, который применял эту этику в жизни... , так как, забыв, как Вы ухаживали за этим больным воришкой, я забыл бы одну из самых красивых картин человеколюбия...»

Даже после смерти Грина Нина Николаевна продолжала безумно любить своего мужа. В лагере она бережно хранила его фотографию, чудом уцелевшую после бесчисленных обысков...

Потом ее перевели в жуткий астраханский лагерь, куда отправляли самых изможденных — умирать или тех, кто провинился.

И наконец — свобода! Казалось бы, несчастья кончились, но они не имели конца. Вскоре свободная жизнь доведет ее до состояния, о котором она скажет: «Все в душе — как куча разорванных окровавленных тряпок». Выжить ей помогли любовь и надежда на создание дома-музея Грина...

Власти Старого Крыма упорно не хотели возвращать домик Грина его законной хозяйке. После ареста Нины Николаевны он перешел к председателю местного исполкома и использовался как сарай. Несколько лет понадобилось Нине Николаевне, чтобы восстановить справедливость и создать в этом доме маленький Музей Грина.

Давняя клевета, увы, не отпустила жену Грина и после ее смерти. Нина Николаевна скончалась в Киеве 27 сентября 1970 года. В своём завещании она просила похоронить ее в семейной ограде между могилами ее матери и ее мужа. Но власти Старого Крыма не разрешили выполнить волю покойной. Место для неудобной покойницы подобрали где-то на окраине кладбища.

Согласно легенде, которая до сих пор бытует среди любителей творчества Грина, Через год, в октябре 1971 г., Юлия Первова, Александр Верхман и еще четверо отважных собрались на старокрымском кладбище. Женщину поставили, как говорится в таких случаях, "на стреме".

"Ночью, слава Богу, поднялся страшный ветер, он заглушал стук саперных лопаток о камни, которых в земле было огромное количество. «Операция» прошла, если так уместно выразиться, успешно. Старый Крым спал спокойно, и его стражи порядка ни о чем не догадывались. Гроб несли сменяясь. Освещенный огнями с шоссе, он, казалось, плыл по воздуху. Не исключено, что если бы в эту пору забрел на кладбище местный житель, то пошла бы гулять по окрестностям легенда о том, как Нина Николаевна сама себя перезахоронила", — пишет Юлия Первова. Через год на квартире одного из участников этих событий был проведен обыск и найден дневник. Всех вызывали, запугивали, но никого не посадили. То ли решили не афишировать происшедшее, то ли не смогли подобрать соответствующую статью в Уголовном кодексе.

Но вскоре история вновь скорчила страшную гримасу. В 1998 г. в местном пункте приема металла нашли части знаменитого памятника. Добывая цветной металл, вандал изуродовал фигуру девушки, символизирующую Бегущую по волнам. И говорят, этот человек оказался внуком бывшего начальника МГБ, через руки которого и проходило в свое время дело Нины Грин...

Так и покоятся они сейчас в одной могиле - Ассоль и её капитан Грин.

P.S. В 2001 году, через 30 лет после смерти, Н.Н. Грин была реабилитирована.

Нина Николаевна Миронова стала третьей и последней женой Александра Грина. Она стала прототипом героини «Алых парусов» Ассоль. С ней он прожил одиннадцать лет, до самой смерти. Она пережила писателя почти на 40 лет, и все эти годы жила деятельной памятью о нем. Благодаря ее усилиям в Старом Крыму появился музей Александра Грина.

Нина Николаевна Миронова родилась 11 (23) октября 1894 года в Гдове (Гдовский уезд, Санкт-Петербургская губерния, в настоящее время Псковская область) в семье банковского служащего Николая Сергеевича Миронова. Она была старшей в семье, младшие братья - Константин (1896 г. р.), Сергей (1898 г. р.). Семья переезжала по местам службы отца и в 1914 году перебралась из Нарвы в Петербург.

Нина Миронова закончила гимназию с золотой медалью, в 1914 году поступила на Бестужевские курсы. В 1915 году вышла замуж за студента-юриста Сергея Короткова, через год мобилизованного в армию и погибшего на фронте Первой мировой войны в 1916 году. Окончив два курса биологического отделения, Нина пошла работать медсестрой в госпиталь.

В 1917-1918 годах Нина Короткова (Миронова) работала в газете «Петроградское эхо» машинисткой, там она впервые встретила и познакомилась с Александром Грином, который пришел за гонораром. Встретились они в конце 1917 или самом начале 1918-го года. Когда они познакомились, ей было 23, а ему 37. Познакомились и расстались на несколько лет. Сама она говорила об этом: «Необходимо было каждому из нас отмучиться отдельно, чтобы острее почувствовать одиночество и усталость».

В 1918 году умер отец Нины Николай Сергеевич, сама она заболела туберкулезом и переехала на три года к родственникам в Подмосковье. Перед отъездом в мае 1918 года у памятника «Стерегущему» Грин подарил ей свои стихи.

Когда, одинокий, я мрачен и тих,
Скользит неглубокий подавленный стих,
Нет счастья и радости в нем,
Глубокая ночь за окном...
Кто вас раз увидел, тому не забыть,
Как надо любить.
И вы, дорогая, являетесь мне,
Как солнечный зайчик на темной стене.
Угасли надежды. Я вечно один,
Но все-таки ваш паладин.

Обещал к ней приехать, навестить, но не смог. Думал, ее уже нет в живых. Она же большого значения ни Грину, ни его стихам тогда не придала и впоследствии была этому очень рада.

Снова встретились они в феврале 1921-го на Невском. За три года многое переменилось и в его, и в ее жизни. Нина вспоминала о том дне: «Мокрый снег тяжелыми хлопьями падает на лицо и одежду. Мне только что в райсовете отказали в выдаче ботинок, в рваных моих туфлях хлюпает холодная вода, оттого серо и мрачно у меня на душе - надо снова идти на толчок, что-нибудь продать из маминых вещей, чтобы купить хоть самые простые, но целые ботинки, а я ненавижу ходить на толчок и продавать».

Она была теперь молодой вдовой, перенесла сыпной тиф и работала медсестрой в сыпно-тифозном бараке села Рыбацкого, а жила с матерью в Лигове и через Питер ездила на работу. Грин предложил ей заходить иногда к нему в Дом искусств, где было тепло и сухо. Вел он себя очень деликатно. И совсем не пил.

В начале марта Грин предложил Нине стать его женой. После недолгого раздумья она согласилась. Позднее Нина Николаевна говорила, что не испытывала к будущему мужу особых чувств: «не было противно думать о нем». Но не более того. Да и сам Грин в то время переживал безответную любовь к Марии Алонкиной. «Увлекся он самозабвенно. Понимая умом нелепость своего с ней соединения, свою старость в сравнении с нею и во внешнем своем облике, он горел и страдал и от страсти; страдания доводили его до настоящей физической лихорадки. А она увлеклась другим. И тут встретилась я, ничего не знавшая об этом. И все сдерживаемые им чувства и желания обернулись ко мне - он просил меня стать его женой. Я согласилась. Не потому, что любила его в то время, а потому, что чувствовала себя безмерно усталой и одинокой, мне нужен был защитник, опора души моей. Александр Степанович - немолодой, несколько старинно-церемонный, немного суровый, как мне казалось, похожий в своем черном сюртуке на пастора, соответствовал моему представлению о защитнике. Кроме того, мне очень нравились его рассказы, и в глубине души лежали его простые и нежные стихи».

Нина стала гражданской женой Александра Грина в начале марта 1921 года, а через два месяца они поженились официально. Практически сразу после регистрации брака Грины переехали, они сняли одну комнату в квартире на Пантелеймоновской улице в доме 11. «Мы вскоре поженились, и с первых же дней я увидела, что он завоевывает мое сердце. Изящные нежность и тепло встречали и окружали меня, когда я приезжала к нему в Дом искусств. Тогда он не пил совершенно. Не было вина. А мне сказал, что уже два года как бросил пить...»

В их жизни было много разного - и дурного, и хорошего, все как у людей. Если прочитать подлинные письма и записи Нины Николаевны, можно увидеть, что и то и другое в своих проявлениях было чересчур крайним, далеким от середины. Либо очень хорошо, либо очень плохо. Екатерина Александровна Бибергаль так не захотела, Вера Павловна Абрамова не смогла, Мария Владиславовна Долидзе, вероятно, просто ничего не поняла, Мария Сергеевна Алонкина не приняла всерьез, Нина Николаевна Короткова и захотела, и увидела, и смогла, и приняла. Для Нины же он стал заботливым мужем и с самого начала поставил дело так, чтобы его жена ушла со службы и больше нигде не работала. Жена писателя - это уже профессия.

В мае 1921 года он писал ей: «Я счастлив, Ниночка, как только можно быть счастливым на земле... Милая моя, ты так скоро успела развести в моем сердце свой хорошенький садик, с синими, голубыми и лиловыми цветочками. Люблю тебя больше жизни». Она же, не раз признававшаяся, что сошлась с Грином «без любви и увлечения в принятом значении этих слов, желая только найти в нем защитника и друга», очень скоро писала ему совсем другое: «...Тебя благодарю, мой родной, мой хороший. Нет, не скажешь словом "благодарю" всего, что не может вместиться в душе, - за твою ласку, нежную заботу и любовь, которые согрели меня и дали мне большое, ясное счастье».

Лето 1921 года Грин и Нина Николаевна прожили в загородном местечке Токсово, где за пуд соли и десять коробков спичек их впустил к себе в дом деревенский староста, финн с русским именем Иван Фомич. Каждый день они вставали на заре, ловили рыбу в озере под названием Кривой нож и приносили домой полную корзину окуней, плотвы, лещей, собирали грибы и ягоду, сушили, мочили, мариновали, солили. Иногда к ним приезжали из Петрограда соседи по «Диску» Пяст и Шкловские. В Токсове Грин заканчивал «Алые паруса» и начал свой первый роман «Алголь - звезда двойная» о петроградской разрухе, роман, который так и не был дописан. Это лето Нина Николаевна называла самым счастливым временем в их совместной жизни.

Зимой 1921/22 года жили трудно, как и все, квартира была грязная и холодная. От голода спасал академический паек, и иногда Грин отправлялся на толкучку Александровского или Кузнечного рынков, где можно было обменять часть продуктов на мыло и спички. Но порой и пайка не хватало, чтобы обогреть огромную залу, и дрова приходилось воровать.

Потом стало легче. С началом нэпа стали образовываться частные издательства, и у Грина вышло сразу несколько рассказов, которые вошли в его первую послереволюционную книгу «Белый огонь». Это позволило им оставить квартиру на Пантелеймоновской, где замерзли канализационные трубы, и переехать на 2-ю Рождественскую улицу к интеллигентной старушке, имевшей отношение к Дому литераторов. «Комната была маленькая, скудно обставленная - "студенческая", грязноватая, на пятом этаже, но зато светлая, с окном-фонарем на улицу. Переезд был несложен. Взяли у дворника салазки, в два фанерных ящика сложили наше имущество, а сверху положили большой портрет Веры Павловны. Александр Степанович вез салазки, я толкала их сзади. С этим отрезком жизни, сблизившим нас на будущее, трудном в бытовом отношении, но таким светло-душевным, было покончено».

В 1923 году был напечатан первый роман Грина «Блистающий мир». Полученный гонорар Грин решил потратить на путешествие в Крым. После возвращения из поездки на юг, семья Гринов переехала на новую квартиру, в которой было четыре комнаты. Сами сделали ремонт, после чего забрали к себе жить мать Нины. Для Грина это был период расцвета его таланта. По воспоминаниям его жены Нины, «...пламя творчества горело ровно, сильно и спокойно. Иногда даже как бы физически ощутимо для меня. В эти годы Александра Степановича любезно встречали в редакциях и издательствах. Мы пользовались плодами этого хорошего отношения, жили покойно и сытно, но Александр Степанович начал втягиваться в богемную компанию, и это привело нас к переезду на юг».

Летом 1924 года Грин с женой и тещей переехали в Крым, в Феодосию. По приезде Грины поселились в гостинице «Астория» в номере с видом на море, потом сняли комнату - на квартиру денег не хватало. А Осенью того же года семья писателя перебралась в четырехкомнатную квартиру на улицу Галерейную, где теперь находится известный всем музей А.С. Грина. «В этой квартире мы прожили четыре хороших ласковых года», - вспоминала много позднее Нина Николаевна. Там был у Грина свой кабинет, небольшая квадратная комната с окном на Галерейную улицу. На стене портрет отца. Фотографий Веры Павловны больше нет. Хотя письма ей Грины по-прежнему писали и часто о ней говорили. Зато - «в темно-красной узкой рамке моя фотокарточка».

Жили вместе с матерью Нины Николаевны Ольгой Алексеевной Мироновой. Женщины занимались хозяйством, вставали очень рано, пока Грин еще спал, ходили на базар, потом ставили самовар, и Нина Николаевна приносила мужу в постель чай, «крепкий, душистый, хороший, правильно и свежезаваренный на самоваре, в толстом граненом или очень тонком стакане». Чай было достать нелегко, иногда Нина Николаевна привозила его из Москвы, иногда всеми правдами и неправдами покупала в Феодосии. Вечерами Грин играл с тещей в карты.

Спокойная жизнь закончилась в 1927 году. Летом к ним приехал издатель Вольфсон, Грин подписал с ним контракт на выпуск 15-томного собрания сочинений. Получив большой аванс, Александр Степанович вместе с женой поехали отдыхать. Ялта, Кисловодск, Москва... Казалось, что денежных проблем теперь не будет, Грин даже подарил Нине золотые часы. Но то были их последние счастливые дни. Издательство разорилось, начались суды, которые Грин проигрывал. Свои неудачи Грин топил в алкоголе. Запойное пьянство, безденежье, жизнь становилась невыносимой.

В начале 1930-х годов здоровье Грина сильно пошатнулось. Запущенное воспаление легких, давний туберкулез, а затем и рак желудка, усугубленные злоупотреблением алкоголем, привели к тому, что сил у писателя практически не оставалось. Его перестали печатать, пенсию не давали, помощи ждать было неоткуда. Семья была вынуждена переехать из Феодосии в Старый Крым, где жить было намного дешевле. Сначала снимали квартиру, а в 1932 году, за несколько месяцев до смерти Грина, Нина Николаевна купила за свои золотые часы двухкомнатный домик с земляным полом, который и стал их единственным собственным жильем. 8 июля 1932 года Александр Степанович Грин умер. Нина Николаевна на 38-м году жизни вновь стала вдовой.

Жизнь Нины Николаевны после смерти Грина

Грин умер в Старом Крыму в 1932 году. Нина Николаевна начала работу по увековечению памяти писателя, в 1934 году ей удалось организовать мемориальную комнату, в том же году, получив гонорар за сборник рассказов Грина «Фантастические новеллы», на ранее приобретенном участке земли 20 соток возвела жилой дом, дом Грина стал частным музеем. Открытие государственного музея было назначено на 1942 год, к 10-летию смерти А.С. Грина. Участвовала в создании Историко-краеведческого музея в Старом Крыму, с поручениями от музея ездила в Москву.

В 1934 году Нина Николаевна вышла замуж за феодосийского врача-фтизиатра Петра Ивановича Нания, давнего знакомого, лечившего А.С. Грина. В начале Великой Отечественной войны брак Нания и Грин распался. Крым был оккупирован немцами. В то время у матери Нины Николаевны стало проявляться психическое расстройство. Чтобы не умереть с голоду, продавали оставшиеся вещи. Когда продавать стало нечего, пришлось искать работу. А какую работу можно было найти слабой интеллигентной женщине в оккупированном Крыму? Нина Николаевна считала, что ей еще повезло - подвернулось место корректора в типографии открытой при немцах газетенки под громким названием «Официальный бюллетень Старо-Крымского района», через время ее назначают редактором издания «Старокрымский бюллетень». Бюллетень печатал сводки и хронику. Отказаться Нина не могла по тем же причинам, которые вынудили пойти на работу. Работа эта не требовала от нее личной оценки событий - она была технической. Нина Грин помогала партизанам и спасла от смерти 13 человек.

В январе 1944 года, когда к Крыму уже подходили советские войска, Нина Грин уехала в Одессу, она опасалась за свою жизнь, ведь тогда говорили, что всех сотрудничавших с немцами расстреливали без разбора. В апреле 1944 года умерла ее мать, Ольга Алексеевна. В дороге она попала в облаву. Нину Николаевну схватили и вместе с другими отправили в Германию на трудовые работы.

После окончания войны, в 1945 году, Нина Николаевна вернулась на родину, зная, что ее непременно арестуют. Сама обратилась в компетентные органы, получила срок в 10 лет, отбывала заключение в сталинских лагерях на Печоре, затем - в Астрахани. Освободилась в 1956 году. После освобождения вернулась в Крым, после долгой борьбы вернула дом - последнее жилище Грина, приспособленный новыми хозяевами под хозяйственные нужды, добилась открытия музея писателя.

Музей Александра Грина Нина Николаевна открыла на общественных началах в 1960 году. В самом доме тогда мало что осталось: Нина собирала по крупицам, восстанавливала все так, как было еще при жизни писателя. Перед арестом многие рукописи и памятные вещи она раздала по знакомым, и теперь эти ценности стекались обратно в дом. Здесь она закончила книгу воспоминаний о Грине, которую начала писать еще во время ссылки в Печоре. Сюда съезжались друзья, писатели, книгочеи, студенты. Организовался такой полулегальный клуб - «гнездо» любителей Грина. Именно «гнездо» и положило начало гриноведению.

Нина Николаевна скончалась в Киеве 27 сентября 1970 года. В своем завещании она просила похоронить ее в семейной ограде между могилами ее матери и мужа. Но власти Старого Крыма не разрешили выполнить волю покойной, и захоронение состоялось в другом месте старокрымского кладбища. Спустя год, в ночь на 23 октября 1971 года, киевские друзья Н.Н. Грин - Ю. Первова и А. Верхман с помощниками тайно перезахоронили ее, выполняя упомянутое выше завещание.

Нина Николаевна Грин полностью реабилитирована в 1997 году. Из заключения Прокуратуры Автономной Республики Крым: «Из имеющихся в материалах дела фактических данных усматривается, что Грин Н.Н. в период Великой Отечественной войны не принимала участия в карательных акциях против мирного населения, не занималась предательством и не оказывала в этом пособничества... Таким образом, Грин Н.Н. не совершила действий, предусматривающих ответственность за измену Родине».

Последние годы своей жизни, 1967-1970, Нина Николаевна Грин провела в Киеве, в доме своей подруги и помощницы гриноведа, диссидента Юлии Александровны Первовой. Только на лето она приезжала в Старый Крым, в дом-музей Грина - их с Александром Степановичем дом, который она с помощью друзей превратила в музей и подарила незадолго до смерти государству.

Интервью с Ниной Николаевной Грин (1966)

Нина Николаевна Миронова (Грин). Киев, 1968 г.

23 ноября 1922 года Александр Грин завершил написание повести «Алые паруса», посвятив её своей жене Нине, которая стала прототипом главной героини повести - Ассоль.

Нина Николаевна Грин (в девичестве – Миронова), была старшим ребенком в семье банковского служащего Николая Сергеевича Миронова. Окончив гимназию с золотой медалью она в 1914 году поступила на Бестужевские курсы. Через год Нина вышла замуж за студента-юриста Сергея Короткова. Счастью молодых людей помешала Первая мировая война. Вскоре Сергея призвали и в1916 году он погиб. А Нина пошла работать медсестрой в госпиталь.

С Александром Грином Нина познакомилась в 1917 году, когда работала в газете «Петроградское эхо» машинисткой. Но в тот период им обоим было не до романтических отношений. В 1918 году умер отец Нины Николаевны, а саама она заболела туберкулезом и вынуждена была переехать из холодного Петрограда в Подмосковье, где жила у родственников.

Когда в начале 1921 года она вернулась в Петроград, то пошла работать медсестрой. Жила вместе с мамой, чтобы хоть как-то выжить в это трудное и голодное время, продавала на рынке вещи. Именно в этот период, холодным январским днем она снова встретила Грина. Уже 7 марта 1921 года они поженились и в течение последующих 11 лет, до самой смерти писателя, больше не расставались.

Для Александра Грина Нина Николаевна стала настоящей музой. Именно она стала прототипом Ассоль и именно ей, писатель посвятил свою самую романтичную повесть. «Нине Николаевне Грин подносит и посвящает Автор. ПБГ, 23 ноября 1922 г. »: - такими были последние строки в рукописи «Алых парусов».

В 1924 году Грин с Ниной и ее мамой переехали в Крым: сначала в Феодосию, а затем в городок Старый Крым. Этот крымский период оказался самым плодотворным в его творчестве. Именно тут из-под пера писателя появились на свет повести «Блистающий мир», «Золотая цепь», «Бегущая по волнам» и «Джесси и Морггиана». Рядом было ласковое море и любимая женщина. Это было все, что требовалось писателю для плодотворной работы.

В последние годы своей жизни Александр Степанович сильно болел и умер в Крыму в 1932 году. Через два года после его смерти Нина Николаевна в третий раз вышла замуж: в этот раз за феодосийского врача-фтизиатра Петра Ивановича Нания, который был лечащим врачом А. С. Грина. Этот брак распался в начале Великой Отечественной войны.

Нина Николаевна не успела эвакуироваться из Крыма и во время оккупации, чтобы прокормить себя и тяжелобольную мать, работала в оккупационной газете «Официальный бюллетень Старо-Крымского района», а затем заведовала районной типографией.

Немцы широко использовали имя вдовы знаменитого советского писателя в своих пропагандистских целях. В дальнейшем Нина Николаевна была вывезена трудовые работы в Германию.

После окончания войны, в 1945 году, вдова писателя добровольно вернулась из американской зоны оккупации в Советский Союз, где вскоре была арестована и предана суду за «коллаборационизм и измену Родине». Была осуждена на десять лет лагерей с конфискацией имущества. Отбывала заключение в сталинских лагерях сначала на Печоре, затем - в Астрахани.

Освободилась только в 1955 году по амнистии (полностью реабилитирована только в 1997 году уже после смерти). После освобождения вернулась в Крым, где смогла добиться возвращения себе дома, в котором жила вместе с Гринов в последние годы его жизни. Умерла Нина Николаевна 27 сентября 1970 года в Киеве. В завещании она просила похоронить ее в семейной ограде между могилами матери и мужа. Но власти запретили выполнить последнюю волю покойной, и она была похоронена в другом месте старокрымского кладбища.

«Однажды утром в морской дали под солнцем сверкнет алый парус. Сияющая громада алых парусов белого корабля двинется, рассекая волны, прямо к тебе», — услышала Ассоль из обшарпанной радиоточки.

По радио читали «Алые паруса». В это время она накладывала повязку старому зэку Поликарпычу — и замерла, застыла. Громада алых парусов ворвалась прямо в тесную лагерную больничку. К этому времени Ассоль провела в лагерях восемь с половиной лет. До свободы ей оставалось полтора года. Она знала, что выдержит. Выдержит ради своего гениального романтика, своего Капитана Грина.

Улыбка Ассоль

…Они встретились зимой 1918 года. Нина, оставив на время свою медицину, работала в редакции «Петроградского эха». Там она впервые увидела Грина: очень худого, очень высокого, очень мрачного и такого отстраненного, что к нему было страшно подойти. Но она улыбнулась ему — она улыбалась всем, и ему стало тепло от ее улыбки.

Летом сорокалетнего Грина мобилизовали в ряды Красной армии. Длинный, немного нелепый, похожий на католического пастора, он нес в солдатском мешке смену белья и рукопись «Алых парусов». Он уже знал, что посвятит ее этой странной девушке, которая раздаривает улыбки, не думая, что получит взамен. Через год, отвалявшись в госпитале с сыпным тифом, истощенный до полусмерти, бездомный, он брел по петроградским улицам. Горький помог устроиться в Дом Искусств — общежитие для бедных писателей эпохи гражданской войны. У Грина появились своя крошечная комната с узкой кроватью и скудный, но ежедневный паек. Писатель сидел в этой ледяной комнате, пил морковный чай, отогревал замерзшие руки и сочинял свой синий Зурбаган. На улицу выходил редко, но однажды вышел и столкнулся с Ниной. Потом писатель признался ей:

«Расставшись с тобой, я пошёл дальше с чувством тепла и све­та в душе. Вот это наконец-то она», — думал я.

К вам неравнодушен Грин

Каждый день Нина забегала к Грину, а потом бежала в больницу — она снова работала медсестрой. Если писателя не было дома, он оставлял в маленьком стакане трогательный букетик и записку с просьбой подождать. Весь Дом Искусств обсуждал любовь мрачного, нелюдимого затворника. Однажды Нина получила предостерегающее письмо:

«К Вам неравнодушен Грин. Берегитесь его, он опасный человек: был на каторге за убийство своей жены. И вообще прошлое его очень тёмное: говорят, что, будучи матросом, он где-то в Африке убил английского капи­тана и украл у него чемодан с рукописями. Знает английский язык, но тщательно скрывает это, а рукописи постепенно печатает как свои».

Бывшая жена Грина, конечно, была, конечно, жива, здорова и даже счастлива с новым мужем.

Бедное счастье

Для одинокого Грина Нина стала настоящим подарком судьбы. А она и сама не заметила, как тоже полюбила его. Переехали в Феодосию, на деньги от проданного романа и рассказов купили квартиру. В 44 года у Грина впервые появилось собственное жилье. Жили закрыто, почти ни с кем не общались. Все время покупали книги и читали друг другу вслух. Но это было очень хрупкое счастье — романтические произведения Грина не были востребованы Советской властью, а писать о колхозах и героических стройках пятилетки он не мог.

Дошло до того, что обменивали свои вещи на продукты, Нина вязала и продавала платки. Но — Грин написал «Бегущую по волнам» и, как и «Алые паруса», посвятил их жене.

«Милый ты мой, любимый, крепкий друг, очень мне с тобой жить хорошо. Если бы не дрянь со стороны, как нам было бы светло!», — писала Нина мужу.

Здоровье Грина стремительно ухудшалось, люди удивленно оглядывались на них на улице — молодая, красивая женщина под руку со стариком. Нищета сжимала руки на его горле. Он сдавался, она — нет.

«Я одинок. Все одиноки. Я умру. Все умрут. <…> У меня путаются в голове три вещи: жизнь, смерть и любовь — за что выпить?». «Пью за ожидание смерти, называемое жизнью».

Человек умирал

Они просили друзей о помощи, но кто-то просто не мог им помочь, как Волошин, а кто-то не хотел… В 1930 году в жизни Грина все-таки была еще одна радость: они с Ниной переехали в Старый Крым, в крошечный деревянный домик с яблоневым садом. Грин очень любил этот домишко, но прожил в нем недолго.

… В 60-х годах фотографию умирающего Грина увидит ленинградская школьница Таня Рождественская инапишет пронзительное стихотворение, в котором

Человек умирал, не зная, Что ко всем берегам земли Шли, как алая птичья стая, Им придуманные корабли.

11 лет жизни с Грином были для Нины самыми счастливыми в жизни. Когда он умер, она на время потеряла память, долго восстанавливалась. На руках у нее была больная мама. И главное — она не могла уехать из этого домика, в котором все напоминало о Грине. И когда началась война, Нина не эвакуировалась, и чтобы как-то прожить в годы оккупации, пошла работать корректором в открытую при фашистах газету. При этом точно известно, что она помогала партизанам, и а однажды спасла жизнь 13 людям, которых фашисты взяли в заложники после убийства своего офицера — Нине удалось уговорить городского голову освободить ни в чем неповинных людей…

Ассоль в лагере

В 1944 году Нина оказалась в числе местных жителей, которых насильно увезли в Германию. В победный год она смогла бежать из под Бреслау, добралась до Крыма и снова угодила в лагерь, но теперь уже в сталинский. И даже там она оставалась Ассолью — пылкой, романтичной, открытой людям и бесконечно порядочной. И ее все любили.

Татьяна Тюрина, которая работала вместе с Ниной в лагерной больнице, вспоминала:

«Нина Николаевна имела авторитет у персонала и зэков, самых отпетых».

Врач Всеволод Король писал:

«…В университете у нас был предмет «врачебная этика», но Вы были первым человеком, встреченным мной, который применял эту этику в жизни…, так как, забыв, как Вы ухаживали за этим больным воришкой, я забыл бы одну из самых красивых картин человеколюбия…».

Куча разорванных тряпок

Все десять лет в лагере Нина хранила фотографию мужа. Любовь и память помогали ей продержаться, но на свободу пожилая Ассоль вышла в состоянии, которое она называла:

«Все в душе — как куча разорванных окровавленных тряпок».

Через силу, но жила, потому что оставалось еще одно важное дело — создать в их с Гирном маленьком дом-музей. Но домик забрал себе под сарай председатель местного исполкома — потребовались годы изнурительной и противной борьбы, чтобы его вернуть. И Нина прошла и это, и создала этот музей. Она сделала все, чтобы сохранить память о человеке, который когда-то сказал ей:

«Ты мне дала столько радости, смеха, нежности и даже поводов иначе от­носиться к жизни, чем было у меня раньше, что я стою, как в цветах и вол­нах, а над головой птичья стая. На сердце у меня весело и светло».