Гроссман шестое августа анализ имена главных героев. Жизнь и судьба. Роль искусства в раскрытии главных проблем

Несколько слов о книге.

Заканчивается эпоха свидетелей - людей, которые помнят то время, потому что видели его.
Василий Гроссман не только был «одним из самых глубоких свидетелей нынешнего века», но и далеко опередил своих современников в деле сравнительного рассмотрения фашизма и сталинского террора.

Василий Гроссман в 1962 году написал исполненное надежд письмо Никите Хрущеву по поводу публикации своего романа:" Я прошу Вас вернуть свободу моей книге, я прошу, чтобы о моей рукописи говорили и спорили со мной редакторы, а не сотрудники Комитета Государственной Безопасности.… Нет правды, нет смысла в нынешнем положении, в моей физической свободе, когда книга, которой я отдал свою жизнь, находится в тюрьме, ведь я её написал, ведь я не отрекался и не отрекаюсь от неё.… Я по-прежнему считаю, что написал правду, что писал её, любя и жалея людей, веря в людей. Я прошу свободы моей книге.»

После этого состоялась беседа между писателем и главным идеологом Михаилом Сусловым, который категорически отверг возможность публикации книги. Официальные рецензенты рукописи утверждали, что этот роман «вреднее», чем «Доктор Живаго», и публиковать его можно было бы разве что через 250 лет. В итоге публикация его в Москве состоялась почти тридцать лет спустя.

История создания романа и его изъятия у автора написана в совместной книге Анны Самойловны Берзер и Семена Израйлевича Липкина.

То, что было главным в книге, не отражено в одноименном фильме режиссера. А главными были две темы:

Тема первая- идентичность тоталитарных режимов-сталинского и гитлеровского.
Центральная идея- параллель мира нацистских и советских лагерей.

Тема вторая-ХОЛОКОСТ.

В фильме отсутствует сцена, где обнаженных людей направляют в газовую камеру. Взрослых и детей, не понимающих, что их направляют не мыться, а умирать.

Из газеты «Известия»:

"Есть такое мнение, очень распространенное, ставшее уже почти аксиомой. В России хороший народ, прекрасные люди, но ужасная бесчеловечная власть. Народ тоже бывает подлецом. И еще неизвестно, что безнравственней – идейный антисемитизм или бытовой, когда никакие не фашисты, а соседи по коммуналке сдают евреев с потрохами за лишние квадратные метры. Кто отвратительней – гестаповец или сидящий в концлагере большевик со стажем, при попустительстве которого соседа по нарам отправляют в газовую камеру."

Писатель Василий Гроссман всю войну с 1941 по 1945 год провел на фронте корреспондентом "Красной звезды". В первые дни обороны писатель попал в Сталинград и все дальнейшие события видел своими глазами, изнутри. Он смотрел на войну глазами солдата, и война у него получилась правдивая и совсем не героическая.

Генрих БЁЛЛЬ о книге Гроссмана: «Это могучее свершение, не просто книга, это даже больше, чем несколько связанных между собой романов, у неё есть своя история и своё будущее».

Режиссёр Урсуляк вместе с замечательными артистами создали прекрасный фильм о войне. Но это не Гроссман. Хотя, конечно, фильм привлечёт внимание читателей к лучшей книге ХХ-го века.

В связи с вопросами о романе В.Гроссмана, я добавлю некоторые сведения и библиографию.

Родился писатель в Бердичеве. Отец – Соломон Иосифович выпускник Бернского университета,по профессии инженер-химик. Мать- Екатерина Савельевна Витис получила образование во Франции, преподаватель французского языка.Родители впоследствии развелись. Мать воспитывала сына. Имя Василий-стало псевдонимом писателя.

В 1934 году опубликовал повесть из жизни шахтёров и заводской интеллигенции «Глюкауф», встретившую поддержку Горького, и рассказ о Гражданской войне «В городе Бердичеве». Успех этих произведений укрепил Гроссмана в желании стать профессиональным писателем.Этот рассказ- «В городе Бердичеве» стал впоследствии фильмом. Режиссёром А. Я. Аскольдовым в 1967 году был снят фильм «Комиссар», который был запрещён и впервые показан в 1988 году.

В 1941 году Гроссман призван в армию.
Во время немецкой аккупации вместе с другими бердичевскими евреями была убита мать
Василия Гроссмана.
С 1946- 1959 годы создаёт роман «За правое дело».

После многочисленных критических откликов, писатель переделывает работу. Вторая часть романа «Жизнь и судьба» имела свою трагическую историю. Её не печатали.Её
арестовали.

Во время битвы за Сталинград писатель находился в городе с первого до последнего дня уличных боев. За участие в Сталинградской битве, в том числе в боях на передней линии обороны, награждён орденом Боевого Красного Знамени.

В 1943 году ему было присвоено звание подполковника.

На мемориале Мамаева кургана выбиты слова из его очерка «Направление главного удара»: «Железный ветер бил им в лицо, а они всё шли вперёд, и снова чувство суеверного страха охватывало противника: люди ли шли в атаку, смертны ли они?» Повести «Народ бессмертен», «Сталинградские очерки», другие военные очерки сложились в книгу 1945 года «В годы войны».

Гроссман был в числе корреспондентов, первыми ступивших в освобождённые советскими войсками концлагеря Майданек и Треблинка.

Описание увиденного в Майданеке было поручено Констатину Симонову, а о Треблинке в конце 1944 года Гроссман опубликовал статью «Треблинский ад», открывшую тему Холокоста в СССР. После войны Гроссман и Илья Эренбург составили так называемую «Чёрную книгу» - сборник свидетельств и документов о Холокосте.

«Чёрная книга» была издана на английском языке в 1947 году в Нью-Йорке, но русское ее издание тогда так и не появилось. Набор был рассыпан в 1948 году

После тяжелой болезни Василий Гроссман скончался. С. И. Липкин - ближайший друг писателя смог сохранить один экземпляр арестованного романа. После смерти Гроссмана с помощью А.Д.Сахарова и В.Н. Войновича вывезли книгу на Запад.
В1980 году она была опубликована в Швейцарии. В СССР издана в 1988 году.

Из нынешних поступлений:

Февраль 1961 года. Арестован роман Василия Гроссмана "Жизнь и судьба". У автора были изъяты машинописные экземпляры, рукопись, все черновики и эскизы, имеющие отношение к "Жизни и судьбе". Отобрали даже копировальную бумагу и машинописную ленту. Потребовали у Гроссмана подписку о неразглашении происшедшего. Гроссман не дал. Экземпляры рукописи были изъяты также у машинистки в редакции "Нового мира", был забран экземпляр романа в журнале "Знамя". В поисках оставшихся экземпляров романа, перекопали огород у двоюродного брата автора - Виктора Шеренциса. Гроссман отправил письмо Хрущеву: "Я прошу свободы моей книге". Его принял Суслов, приговор которого был следующий: "Эту "вредную книгу" не напечатают раньше чем через 250 лет".

Даже для 1960 года этот роман оказался "слишком свободным": он был отвергнут печатью и изъят спецслужбами. В 1980 году роман был напечатан в Швейцарии. В СССР роман опубликован в журнале "Октябрь" в 1988 году. В 1961 году была также конфискована повесть Гроссмана "Все течет", которая увидела свет в Германии в 1970 году и у себя на родине только в 1989 году. В 2007 году Лев Додин поставил спектакль по роману "Жизнь и судьба" на сцене Малого драматического театра - Театра Европы в Санкт-Петербурге. Во Франции книгу издали тиражом 30 тысяч экземпляров.

«Глюкауф», 1934

«Степан Кольчугин», тт. 1-3, 1937-40, тт.1-4, 1947. В 1957 году экранизирован (режиссёр Т. Родионова)

«Народ бессмертен», 1942

«Сталинград», 1943

«Годы войны», 1945

«За правое дело», 1954 («Новый мир», 1952, № 7 - 10)

«Повести, рассказы, очерки», 1958

«Старый учитель», 1962

«Добро вам!», 1967

«Всё течёт…», Frankfurt/M., «Посев» 1970

«Жизнь и судьба», Lausanne, 1980

«На еврейские темы», В 2-х тт., Tel Aviv, 1985.

Экранизации

В 1957 году роман «Степан Кольчугин» был экранизирован (режиссёр Т. Родионова).
По рассказу «В городе Бердичеве» (В 2011-2012 гг). В режиссёром А. Я. Аскольдовым в 1967 году был снят фильм «Комиссар», который был запрещён и впервые показан в 1988 году.

Сергей Урсуляк снял телесериал «Жизнь и судьба» по сценарию Эдуарда Володарского (последняя работа Э.Володарского.)

Примечания

Аннинский, Л. А. «Мирозданье Василия Гроссмана». В: Гроссман В. С. Жизнь и судьба. - М.: Эксмо, 2011. - P. 7-26. - 864 p. - ISBN 978-5-699-45917-9

Gessen, Keith Under Siege. The New Yorker (6 марта 2006). Архивировано из первоисточника 5 августа 2012. Проверено 7 июля 2012.

Документ № 11 // ЕАК, В. С. Гроссман, И. Г. Эренбург - в ЦК ВКП(б) с просьбой об издании «черной книги» // 28.11.1946 Фонд Александра Яковлева
Г. Александров. Докладная записка агитпропа ЦК А. А. Жданову по вопросу издания «Чёрной книги». Сталин и космополитизм. Фонд Александра Яковлева (03 февраля 1947). Архивировано из первоисточника 27 августа 2011. Проверено 20 декабря 2010.

Автобиография В. Гроссмана. 1952. Цит. по: Губер, Ф. "ОСУЩЕСТВЛЯЮЩИЙ ЖИЗНЬ ТАК, КАК
ХОТЕЛОСЬ..." Из книги о Василии Гроссмане "Память и письма" // Вопросы литературы. - 1996. - В. 2.

Постановление Президиума Правления Союза советских писателей СССР «О романе В. Гроссмана „За правое дело“ и о работе редакции журнала „Новый мир“», 23.03.1953 Альманах «Россия. ХХ век», Архив Александра Н. Яковлева

ПРОЩАНИЕ, belousenko.com, Анна Берзер, МОСКВА «КНИГА», 1990

Святой Василий, не веривший в Бога

ЖИЗНЬ И СУДЬБА ВАСИЛИЯ ГРОССМАНА, Семён Липкин, belousenko.com
Губер, Ф. В. Гроссман. В последние годы жизни // Вопросы литературы. - М., 1998. - В. 4.

Е. В. Короткова-Гроссман: «Из противостояния с системой отец вышел победителем»

Epstein, Joseph Tolstoy"s Heir. The Wall Street Journal (5 мая 2007). Архивировано из первоисточника 5 августа 2012. Проверено 8 июля 2012.

Сарнов, Б. М. «Война и мир» двадцатого века // Лехаим. - 2007. - В. 1 (177).

Дашевский, Г. М. О "Жизни и судьбе" Василия Гроссмана // Коммерсантъ-Weekend. - 2012. - В. 39(284).

Штедтке, К. Жизнь и судьба // Неприкосновенный запас. - М., 2005. - В. 2-3 (40-41).

Кан, Александр Роман Гроссмана возглавил список бестселлеров в Британии (рус.).

Русская служба Би-би-си (22 сентября 2011). Архивировано из первоисточника 5 февраля 2012. Проверено 9 октября 2011.

Grossman led the novel best-seller list in Britain (англ.). Архивировано из первоисточника 5 августа 2012. Проверено 8 июля 2012.
Литература

Казак В. Лексикон русской литературы XX века = Lexikon der russischen Literatur ab 1917. - М.: РИК «Культура», 1996. - 492 с. - 5000 экз. - ISBN 5-8334-0019-8

Гроссман Василий - статья из Электронной еврейской энциклопедии
Ссылки
Гроссман, Василий Семёнович в библиотеке Максима Мошкова

Василий Гроссман: Писатель на войне
Красная Армия: жизнь бок о бок со смертью, The Times, (Великобритания), inosmi.ru, 31/01/2006

Рецензия на книги
"Писатель на войне: Василий Гроссман - военный корреспондент Красной Армии, 1941-45 гг."

("A Writer at War: Vasily Grossman with the Red Army 1941-1945"),
"Война глазами Ивана: Красная Армия в 1939-45 гг." (Catherine Merridale, "Ivan’s War: The Red Army, 1939-1945"),

Уроки Василия Гроссмана - статья в журнале «Чайка»
Произведения Василия Гроссмана в Еврейской электронной библиотеке

Василий Гроссман «На еврейские темы». Украина без евреев
Посвящается Василию Гроссману, Татьяна Менакер «Народ мой» № 18 (406) 30.09.2007
Анатолий Кардаш (АБ МИШЕ) МАРРАН (100 лет В. Гроссману)

Жизнь и судьба Василия Гроссмана // К 100-летию со дня рождения, М. EРЕНБУРГ, Д. ШИМАНОВСКИЙ
Неизвестные страницы истории The Washington Post, США, inosmi.ru, 12/04/2006

(Recording a Hidden History, By Andrew Nagorski, April 5, 2006)
Василий Гроссман-трагический гений 20 века или «Жизнь сильнее судьбы» // История публикации великой эпопеи Мастинская Фаина, andersval.nl

Василию Гроссману, величайшему летописцу России, до сих пор не воздали должного, Люк Хардинг, The

Эпическое полотно о Сталинградской битве. Гроссман впервые в советской литературе говорит о сходстве нацизма и большевизма и задаётся вопросом, как сохранить человечность перед лицом тоталитарного государства.

комментарии: Полина Барскова

О чём эта книга?

В центре романа-эпопеи — реальное историческое событие, Сталинградская битва (1942-1943 годы), и её значение в жизни одной вымышленной семьи (Шапошниковых-Штрумов), однако в повествование включены сотни персонажей, сюжетных коллизий, мест и обстоятельств. Действие переносится из Бердичевского гетто в застенки НКВД, из нацистского концлагеря в советский, из секретной физической лаборатории в Москве в далёкий тыл.

Перед нами военный роман, сродни своему главному прообразу, Толстого, или «Пармской обители» Стендаля, однако Гроссман ставит в нём другие вопросы и задачи, характерные для XX века. В «Жизни и судьбе» впервые в советской литературе предложен сравнительный анализ фашизма и коммунизма как сопоставимых политических режимов, которым пришлось схлестнуться в чудовищном поединке на берегах Волги в 1943 году. Первым из советских писателей Гроссман говорит и о государственном антисемитизме в нацистской Германии и в Советском Союзе: показаны расправа над евреями в лагере смерти, начало сталинской антисемитской кампании конца 1940-х.

Сталинградская битва становится не только и не столько главным событием романа, сколько «точкой сборки», узлом, который соединяет судьбы, исторические коллизии и историко-философские концепции.

Василий Гроссман, военный корреспондент газеты «Красная звезда», в Шверине, Германия. 1945 год

Когда она написана?

Работа над романом шла с 1950 по 1959 год. На «Жизни и судьбе» сказалось глубокое общественное потрясение от процесса десталинизации и наступления оттепели, начало которым положила речь Хрущёва на XX съезде партии 14 февраля 1956 года, на XX съезде КПСС, Никита Хрущёв выступил с закрытым докладом, осуждающим культ личности Сталина. На XXII съезде, в 1961 году, антисталинская риторика стала ещё жёстче: публично прозвучали слова об арестах, пытках, преступлениях Сталина перед народом, было предложено вынести его тело из Мавзолея. После этого съезда населённые пункты, названные в честь вождя, были переименованы, а памятники Сталину — ликвидированы. ⁠ . Вместо сталинского культа личности в этом романе существует культ многих личностей, отчаянно пытающихся отстоять своё право на свободу (Греков, Штрум, Новиков) и право следовать своим убеждениям (Иконников, Крымов, Мостовский).

Десятилетие, в которое создавался роман, стало временем удивительных пересечений между литературой и политикой. Так, термин «оттепель» произошёл от одноимённого названия романа Ильи Эренбурга (1954): Эренбург, блестяще понимавший конъюнктуру, описал ощущение необходимости перемен в обществе, однако весьма осторожно. С Эренбургом Гроссмана объединяло многое: они были (вместе с Константином Симоновым) ведущими писателями и военными журналистами на советских фронтах Второй мировой, вместе с Эренбургом Гроссман работал над «Чёрной книгой» — сводом свидетельств о преступлениях нацистов против евреев на территории СССР. Однако если роман Эренбурга просто откликался на идеологический запрос момента, то Гроссман понял конец сталинского периода гораздо глубже и приступил к структурному анализу идеологических искажений века, — как мы знаем, ни общество, ни власть к такому анализу ещё готовы не были.

Ещё один важнейший контекст — роман Бориса Пастернака и история его травли в 1958-1959 годах. Травля была знакома и Гроссману: после публикации романа «За правое дело» писатель был предан остракизму в Союзе писателей и партийной печати. Рукопись «Жизни и судьбы» была арестована функционерами, которые в своих действиях соотносились с «казусом «Живаго»: «Жизнь и судьбу» они сочли текстом ещё более опасным для советской идеологии. После всемирного скандала с «Живаго» роман Гроссмана было решено «изолировать» в расчёте полностью его замолчать.

Рукопись романа «Жизнь и судьба». 1960 год

Как она написана?

Повествовательный аппарат Гроссмана можно сравнить с кинокамерой или, скорее, с дюжиной кинокамер, которые то представляют нам панораму грандиозных и трагических исторических событий (будь то Сталинградская битва или гибель евреев на оккупированных немцами территориях), то берут крупным планом отдельных персонажей, позволяя читателю вблизи наблюдать за мыслями и чувствами героев, проникать в их внутренний мир. Всезнающий и всевидящий повествователь романа имеет доступ к внутреннему миру своих героев, показывая их читателю снаружи и изнутри, заставляя с ними идентифицироваться. Композиция романа выстроена по принципу монтажа: «склеенные», сплетённые воедино сюжетные линии, судьбы и коллизии соединены их отношением (иногда весьма опосредованным, на первый взгляд) к Сталинградской битве.

Что на неё повлияло?

В известном смысле «Жизнь и судьбу» можно считать структурным ремейком «Войны и мира» Толстого в совершенно иной эпохе. В центре «Жизни и судьбы» — переломная битва Великой Отечественной войны. Там, где у Толстого Бородинская битва, у Гроссмана — Сталинградская. В битве участвует множество героев, как исторически достоверных, так и вымышленных. Иногда кажется, что даже центральные персонажи романа — Женя Шапошникова, роковая «естественная» красавица, и Штрум, сомневающийся интеллектуал, ведут литературную родословную от Наташи и Пьера.

Но если Толстой показал, как в колесе истории и войны отдельные люди объединяются в единый русский народ, то Гроссман хочет показать, как они, даже объединённые общей целью победить в войне, не сливаются воедино: каждый жаждет (хотя очень часто не справляется с этой задачей) остаться собой под гнётом не одного, но двух тоталитарных государств, вступивших в войну за мировое первенство. Весь роман, головокружительный по сложности структуры и многочисленности персонажей и сюжетных линий, держится на мысли о противопоставлении отдельного человека и толпы (коллектива, массы). С первых строк о непохожести любых двух деревьев на земле, двух избушек и двух людей эта книга — рассуждение о судьбе человека при тоталитарном строе, стирающем индивидуальность. Это именно «мысль индивидуальная», а не «мысль народная», которая держала и питала собой «Войну и мир».

Первое издание романа. Издательство L’Age Homme (Швейцария), 1980 год

История движения романа к читателю уникальна (ни один роман не отбирали у советского писателя навсегда, при этом оставив автора на свободе и даже не лишив возможности публиковаться) и oкружена легендами. В частности, «проклятие» Михаила Суслова («Этот роман может быть опубликован только через 200 лет») не находит документального подтверждения.

Огромную роль в трагической истории романа сыграла редакционная политика момента. Если бы Гроссман предложил свой новый роман в «Новый мир» Александру Твардовскому, всё могло бы сложиться иначе, однако Гроссман находился в жестокой ссоре с Твардовским, который ранее опубликовал его роман «За правое дело», но затем отрёкся от него после критических сигналов сверху. После того как Гроссман передал «Жизнь и судьбу» в «Знамя» Вадиму Кожевникову Вадим Михайлович Кожевников (1909-1984) — писатель, журналист. Работал корреспондентом «Комсомольской правды», «Огонька», «Смены», редактором отдела литературы и искусства в «Правде». С 1949 года — главный редактор журнала «Знамя». В 1973-м подписал коллективное письмо писателей против Солженицына и Сахарова. Кожевников — автор романов «Знакомьтесь, Балуев» и «Щит и меч», по которым в 1960-х сняты одноимённые фильмы. ⁠ , за романом «пришли»: 14 февраля 1961 года были арестованы все найденные рукописи и машинописи, включая ленту пишущей машинки, на которой роман перепечатывался.

После этого Гроссман написал письмо Хрущёву, где, в частности, заявил: «Я прошу Вас вернуть свободу моей книге, я прошу, чтобы о моей рукописи говорили и спорили со мной редакторы, а не сотрудники Комитета государственной безопасности». Была устроена его встреча с Михаилом Сусловым, секретарём ЦК КПСС, партийным серым кардиналом от идеологии. В ходе беседы выяснилось, что роман не будет ни опубликован, ни возвращён автору, — можно предположить, что эта катастрофа и последовавший за ней остракизм (многие коллеги отвернулись от опального писателя) стали причиной безвременной смерти Гроссмана. Однако и последние три года жизни писатель посвятил ожесточённому и яркому литературному труду: в частности, создал повесть о советском лагерном опыте и о Голодоморе «Всё течёт» (1963).

По крайней мере две копии романа остались на свободе, у друзей Гроссмана. Копия, принадлежавшая поэту Семёну Липкину Семён Израилевич Липкин (1911-2003) — поэт, переводчик, прозаик. Переводил на русский язык восточный эпос: «Бхагавад-гиту», «Манаса», «Джангара», «Гильгамеша», «Шахнаме». Первую книгу стихов «Очевидец» смог выпустить только в 1967 году, в возрасте 56 лет. Вместе с женой Инной Лиснянской был участником альманаха «Метрополь», вышел из Союза писателей, протестуя против исключения из него Виктора Ерофеева и Евгения Попова. Автор романа «Декада», воспоминаний об Ахматовой, Мандельштаме, Гроссмане, Арсении Тарковском. ⁠ , усилиями Инны Лиснянской Инна Львовна Лиснянская (1928-2014) — поэтесса, прозаик. В 1960 году переехала из Баку в Москву. В начале 1970-х вышла замуж за поэта Семёна Липкина, вместе с мужем участвовала в альманахе «Метрополь» и вышла из Союза писателей, протестуя против давления на Виктора Ерофеева и Евгения Попова. Лауреат премии Александра Солженицына (1999), Государственной премии России (1999) и премии «Поэт» (2009). ⁠ , Владимира Войновича, Андрея Сахарова и многих других попала на Запад и была опубликована сначала в 1980 году в Швейцарии в издательстве L’Age Homme, а затем, в 1988 году, и в СССР — в журнале «Октябрь».

Михаил Суслов, 1976 год. Именно Суслов, секретарь ЦК КПСС по идеологии, сообщил, что роман не будет ни опубликован, ни возвращён автору

Писатель Вадим Кожевников, 1969 год. Главный редактор журнала «Знамя», которому Гроссман передал для публикации «Жизнь и судьбу», после чего все рукописи романа были арестованы

РИА «Новости»

Российский государственный архив литературы и искусства

Как её приняли?

ответ Лев Оборин

Ближайшие друзья Гроссмана, в первую очередь Семён Липкин, оценили роман очень высоко, хотя сразу предположили, что в печать он не пройдёт. На обсуждении в редакции «Знамени» высказывались совсем другие мнения: критик и редактор отдела прозы Борис Галанов заявил, что роман оставляет «тягостное, неприятное чувство» («не раз невольно задаёшь себе вопрос, — во имя чего совершались великие подвиги и жертвы?», «это искажённая, антисоветская картина жизни»), сценарист Василий Катинов счёл, что «роман Гроссмана… населён мерзкими, духовно искалеченными людьми… особенно мерзко изображены в романе партийные работники». Критик Виктор Панков резюмировал: «Роман стоически необъективен. Он может порадовать только наших врагов». Всё это, разумеется, снимало вопрос о публикации в СССР.

И после появления отдельных глав в зарубежной печати, и после выхода полного книжного издания в 1980 году о Гроссмане писали мало. Есть версия, что это было связано с первенством в глазах эмигрантской интеллигенции Александра Солженицына. В первой рецензии на «Жизнь и судьбу», опубликованной в 1979-м в журнале «Время и мы», филолог Ефим Эткинд ⁠ последовательно противопоставлял Гроссмана и Солженицына, явно отдавая предпочтение первому. Эта рецензия почти не произвела эффекта. Следующие значимые упоминания Гроссмана в эмигрантской печати появились только в 1985 году: Шимон Маркиш Шимон Маркиш (1931-2003) — литературовед, переводчик. В 1970 году эмигрировал в Венгрию. Больше двадцати лет преподавал в Женевском университете на кафедре славистики. Исследовал историю русско-еврейской литературы, защитил по этой теме докторскую диссертацию. В начале 1990-х издавал в Берлине «Еврейский журнал». Маркиш был близким другом Иосифа Бродского. ⁠ и Григорий Свирский в своих статьях снова сравнивают «Жизнь и судьбу» и «Всё течёт» с «Архипелагом ГУЛАГ», ставя книги Гроссмана выше. В западной печати о романе Гроссмана, переведённом уже на несколько языков, писали значительно больше: французская критика ставила Гроссмана и Солженицына на одну доску уже в 1980-е.

Все люди виноваты перед матерью, потерявшей на войне сына, и тщетно пробуют оправдаться перед ней на протяжении истории человечества

Василий Гроссман

В СССР официальная публикация романа вызвала горячие дискуссии. Конец 1980-х был временем «возвращённой литературы», но книга Гроссмана не затерялась на фоне новообретённых Булгакова, Платонова, Замятина, Набокова, Солженицына. В 1991 году отзывы на «Жизнь и судьбу» даже были опубликованы отдельной книгой 1 С разных точек зрения: «Жизнь и судьба» Василия Гроссмана / Сост. В. Оскоцкий. М.: Советский писатель, 1991. ⁠ . По большей части реакция была не столько эстетической, сколько политической: в перестроечном СССР восприятие «Жизни и судьбы» менялось параллельно с созреванием постсоветской политической мысли. Некоторые восприняли роман как антисталинский и проленинский, критикующий не дух, но догму коммунистической идеи. Так же постепенно доходила до читателей критика антисемитизма в романе.

Большинство рецензий были восторженными или сочувствующими: неизменно отмечалась горькая участь книги и автора, подчёркивались — сравним это с оценками партийных редакторов 1960-х — историческая достоверность и «художественная правда»: «Жизнь и судьба» одновременно и достоверное, строгое до документальности повествование о Сталинградской битве, её реальных героях… и в то же время — свободная, не стеснённая даль романа» (Александр Борщаговский) Александр Михайлович Борщаговский (1913-2016) — писатель, театровед. Фронтовик, был награждён медалью «За оборону Сталинграда». После войны заведовал литературной частью Театра Советской армии. В 1949 году уволен из театра и исключён из партии из-за кампании по борьбе с «космополитизмом». Борщаговский — автор рассказа «Три тополя на Шаболовке», который лёг в основу сценария фильма «Три тополя на Плющихе». ⁠ ; «В огромном… развёрнутом диспуте решающим аргументом является право людей быть разными»; «дано развёрнутое исследование функционирования сталинизма практически во всех сферах общества» (Наталья Иванова). Владимир Лакшин Владимир Яковлевич Лакшин (1933-1993) — литературовед, прозаик. Работал в «Литературной газете», журналах «Знамя» и «Иностранная литература». В 1960-х годах был ведущим критиком и первым заместителем главного редактора журнала «Новый мир». Защищал в печати «Один день Ивана Денисовича» и «Матрёнин двор» Солженицына. Исследовал творчество Александра Островского, которому посвятил свою докторскую диссертацию. ⁠ , когда-то защищавший Солженицына, назвал чтение «Жизни и судьбы» «трудным, долгим и счастливым» — счастливым несмотря на описанный в книге ужас: «ощущение радости всегда несёт в себе сильный художественный дар». Лев Аннинский прозорливо причислил «Жизнь и судьбу» к мировой классике.

Обвинения в адрес Гроссмана звучали и в эпоху гласности: поэт Сергей Викулов заявлял, что через роман Гроссмана «чёрной нитью… проходит почти ничем не прикрытая враждебность к русскому народу». Поэт и критик Станислав Куняев, главный редактор консервативного «Нашего современника», был разочарован размышлениями Гроссмана об антисемитизме: он нашёл их примитивными, похожими на «суждения основоположников и идеологов сионизма» и «механически копирующими историософские отступления эпопеи Льва Толстого» (в которой, кстати, об антисемитизме нет ни слова).

Василий Гроссман. Конец 1950-х годов

После десятилетий безвестности, невстречи с читателем роман Гроссмана стал одним из самых почитаемых романов советского века на Западе (наравне с «Мастером и Маргаритой» Михаила Булгакова и «Доктором Живаго» Бориса Пастернака). Ему посвящено много исследований, появляются всё новые переводы на разные языки, признание в англоязычном мире во многом связано с образцовым переводом Роберта Чандлера (кроме прочего, автором высоко оценённых переводов фронтового друга Гроссмана — Андрея Платонова). Ещё более широкую известность на Западе роману принёс радиосериал на Би-би-си (2011).

В 2007 году Лев Додин поставил «Жизнь и судьбу» в петербургском МДТ — спектакль, над которым режиссёр работал со своими студентами несколько лет, получил «Золотую маску». В 2012 году роман был экранизирован Сергеем Урсуляком. При значительных актёрских работах эта версия поражает одним интерпретационным решением: из экранизации фактически исключена одна из центральных для романа тема еврейской Катастрофы и антисемитизма. В сериале сохранено только письмо матери Штрума, однако нет ни лагерей уничтожения, ни преследования евреев во время позднего сталинизма. Без этих сюжетных линий экранизация утратила одну из главных опор, на которых стоит историософская концепция Гроссмана.

Ещё одно значительное недавнее кинообращение к «казусу Гроссмана» — документальный фильм Елены Якович «Я понял, что я умер» (2014), где показано, как ФСБ возвращает арестованные копии романа родным писателя.

О том, как «Жизнь и судьба» воспринимается сегодня, трезво высказался критик и поэт Григорий Дашевский. Он заметил, что роман «не назовёшь ни забытым, ни непрочитанным — он включён в школьную программу, даже те, кто его не читал, примерно представляют себе, о чём там речь», однако в культурном сознании он как будто не присутствует: «Пока не начнёшь перечитывать роман, кажется, что там о тоталитарных режимах написано что-то правильное, почти наивное, в традиционной, почти банальной форме». В действительности, считает Дашевский, этот удивительный и сложный текст до сих пор не понят до конца.

Сериал «Жизнь и судьба». Режиссёр Сергей Урсуляк. Россия, 2012 год

Сериал «Жизнь и судьба». Режиссёр Сергей Урсуляк. Россия, 2012 год

Сериал «Жизнь и судьба». Режиссёр Сергей Урсуляк. Россия, 2012 год

Спектакль Льва Додина по «Жизни и судьбе», поставленный в Малом драматическом театре в Санкт-Петербурге. 2007 год

Спектакль Льва Додина по «Жизни и судьбе», поставленный в Малом драматическом театре в Санкт-Петербурге. 2007 год

Спектакль Льва Додина по «Жизни и судьбе», поставленный в Малом драматическом театре в Санкт-Петербурге. 2007 год

Сериал «Жизнь и судьба». Режиссёр Сергей Урсуляк. Россия, 2012 год

Сериал «Жизнь и судьба». Режиссёр Сергей Урсуляк. Россия, 2012 год

Сериал «Жизнь и судьба». Режиссёр Сергей Урсуляк. Россия, 2012 год

Сериал «Жизнь и судьба». Режиссёр Сергей Урсуляк. Россия, 2012 год

Спектакль Льва Додина по «Жизни и судьбе», поставленный в Малом драматическом театре в Санкт-Петербурге. 2007 год

Спектакль Льва Додина по «Жизни и судьбе», поставленный в Малом драматическом театре в Санкт-Петербурге. 2007 год

Спектакль Льва Додина по «Жизни и судьбе», поставленный в Малом драматическом театре в Санкт-Петербурге. 2007 год

Спектакль Льва Додина по «Жизни и судьбе», поставленный в Малом драматическом театре в Санкт-Петербурге. 2007 год

Сериал «Жизнь и судьба». Режиссёр Сергей Урсуляк. Россия, 2012 год

Сериал «Жизнь и судьба». Режиссёр Сергей Урсуляк. Россия, 2012 год

Сериал «Жизнь и судьба». Режиссёр Сергей Урсуляк. Россия, 2012 год

Сериал «Жизнь и судьба». Режиссёр Сергей Урсуляк. Россия, 2012 год

Спектакль Льва Додина по «Жизни и судьбе», поставленный в Малом драматическом театре в Санкт-Петербурге. 2007 год

Спектакль Льва Додина по «Жизни и судьбе», поставленный в Малом драматическом театре в Санкт-Петербурге. 2007 год

Спектакль Льва Додина по «Жизни и судьбе», поставленный в Малом драматическом театре в Санкт-Петербурге. 2007 год

Спектакль Льва Додина по «Жизни и судьбе», поставленный в Малом драматическом театре в Санкт-Петербурге. 2007 год

«Жизнь и судьба» — самостоятельная вещь или часть цикла?

«Жизнь и судьбу» формально можно считать продолжением предыдущего романа Гроссмана о Сталинградской битве — «За правое дело», опубликованного Александром Твардовским в «Новом мире» в 1952 году. Однако между двумя романами есть серьёзные идеологические, стилистические, историографические различия: книги принадлежат разным эпохам (позднего сталинизма и оттепели соответственно) и отражают перемены во взглядах писателя. Скажем, одним из многих цензурных требований для публикации романа «За правое дело» было добавление главы о Сталине в одических тонах — на что Гроссман пошёл, хотя в итоге главу всё же сочли недостойной предмета изображения и изъяли из журнального варианта. Отчаянные усилия Гроссмана сделать роман «публикабельным» не спасли его от разгромной критики: и сам Твардовский, и Александр Фадеев, руководивший при Сталине Союзом писателей, обвинили Гроссмана в недооценке роли партии и прочих идеологических промахах.

Интересный способ изучения творческой эволюции Гроссмана — сопоставление «Жизни и судьбы» с тем, что было до («За правое дело», 1952) и после («Всё течёт», 1963). Соотношения этих текстов — остро дискуссионный вопрос: в своих замечательных воспоминаниях о Гроссмане его друг поэт Семён Липкин вступает в дискуссию с Ефимом Эткиндом Ефим Григорьевич Эткинд (1918-1999) — литературовед, переводчик. После войны преподавал французскую литературу в Ленинграде, был профессором Ленинградского педагогического института имени Герцена. Поддерживал Солженицына, Сахарова, участвовал на стороне защиты в судебном процессе над Иосифом Бродским и подготовил самиздатовское собрание его сочинений. В 1974 году был уволен из института, лишён научных степеней и выслан из СССР. Во Франции преподавал русскую литературу, подготовил к печати «Жизнь и судьбу» Гроссмана. ⁠ и Бенедиктом Сарновым Бенедикт Михайлович Сарнов (1927-2014) — писатель, литературовед. Работал в «Литературной газете», журналах «Пионер», «Огонёк», «Вопросы литературы», «Лехаим». В 1970-х совместно с литературоведом Станиславом Рассадиным вёл радиопередачу для детей «В стране литературных героев». Автор документального цикла фильмов «Сталин и писатели», книг о Пушкине, Маяковском, Солженицыне, Блоке, Мандельштаме. ⁠ , утверждая, что «За правое дело» — не просто обычный соцреалистический роман (Эткинд сравнивает его с «Белой берёзой» писателя Бубеннова Михаил Семёнович Бубеннов (1909-1983) — писатель, литературный критик, журналист. В 1947 году выпустил своё самое известное произведение — военный роман «Белая берёза». Был активным участником кампании по борьбе с космополитизмом, славился открытыми антисемитскими взглядами. ⁠ ), но уже протоверсия «Жизни и судьбы». По мнению Липкина, уже в романе «За правое дело» Гроссман подходит к задаче пересоздания «Войны и мира» для XX века.

Если человеку суждено быть убитым другим человеком, интересно проследить, как постепенно сближаются их дороги

Василий Гроссман

Гроссман начинает «За правое дело» в переломный момент Второй мировой войны, после Сталинграда; там Гроссман, вполне в духе партийной идеологии, рассуждает о людях, благодаря которым Советский Союз может одержать победу над Германией: показаны крестьяне, простые рабочие, однако наиболее важная роль ещё приписывается партработникам.

Уже в первом романе появляются персонажи, которым суждено развиться или переродиться в «Жизни и судьбе»: в первую очередь это драматическая фигура старого большевика Мостовского, однако если в первом романе он представлен скорее как жертва истории, то в «Жизни и судьбе» — как лицо, ответственное за свою трагедию и трагедии других. Мостовский, не способный критически оценить догматизм собственных убеждений, воплощает бесчеловечность и ложность большевистского учения в его развитии и применении к реальности.

После ареста «Жизни и судьбы» Гроссман, фактически изолированный от читателя, продолжает работать: пишет зарисовки о своём путешествии в Армению, а также повесть «Всё течёт», в которой продолжает размышления о катастрофах советского века. В этом тексте показано возвращение заключённого из ГУЛАГа и его столкновение как с окружающим миром, так и с мучительным миром его памяти. Акцент целиком переносится с подвига и триумфа советского оружия на цену, которую страна заплатила за «триумфы» строительства советского государства. Как политический мыслитель в этих текстах Гроссман совершил поразительную эволюцию: из советского писателя, исповедующего советские ценности, превратился в писателя, вынесшего себя за скобки идеологии. Его больше не интересуют задачи государства — только человек, которого оно угнетает.

Кремационные печи на территории бывшего концлагеря Бухенвальд. 1961 год

Lehnartz/ullstein bild via Getty Images

Что в романе вызвало гнев литературных функционеров?

В первую очередь — параллели между коммунизмом и нацизмом, двумя системами, нивелирующими, согласно Гроссману, ценность человеческой личности и самостоятельность человеческой мысли. Эти мысли открыто высказаны в романе, — впрочем, произносит их нацист Лисс, пытающийся внушить коммунисту Мостовскому, что Гитлер — ученик Ленина и Сталина: «Поверьте, кто смотрит на нас с ужасом — и на вас смотрит с ужасом». Другой правоверный партиец, Крымов, попав в колесо репрессий, понимает, что сталинское государство предало большевистские идеалы. Кроме прямых высказываний персонажей романа вся композиция, где действие переходит из одной ситуации «укрощения» человека к другой в широком монтажном броске, призвана убедить читателя в противоестественности тоталитарной системы.

Другой темой, заведомо непредставимой в советской литературе, был государственный антисемитизм — как нацистский, так и советский. Конечно, герои романа в 1943 году не знают многого, что уже знал их автор, когда писал об их тревогах и прозрениях: так, физик Штрум, главный герой и «нерв» еврейской части повествования, не знает обо всём, что случилось в Киеве, где погибает его мать, — как и об антисемитских кампаниях в СССР, в которых СССР погрязнет уже после окончания войны, за хронологическими рамками романа. Тем не менее Гроссман заставляет Штрума подписать письмо, в котором говорится о вине «врагов народа», якобы убивших Максима Горького, — врачей Левина и Плетнёва. Также в этом письме названы «враги народа» писатели Пильняк, Бабель и другие, погибшие во время Большого террора. Авторы письма утверждают, что «враги» получили по заслугам. Левин и Плетнёв были осуждены на Третьем московском процессе в 1938 году; вспоминая этот процесс, Гроссман явно отсылает к другому — «делу врачей» 1948-1953 годов. Известно, что сам Гроссман в 1953 году подписал письмо, похожее на то, которое подсовывают Штруму (это, впрочем, не уберегло его от новых опасных «проработок»: в феврале в «Правде» появилась вполне черносотенная, явно подвёрстанная к «делу врачей» статья Михаила Бубеннова о романе «За правое дело»). Солженицын, анализируя «Жизнь и судьбу», пишет: «Таким поворотом сюжета — Гроссман казнит сам себя за свою покорную подпись января 1953-го по «делу врачей». (Даже, для буквальности, чтобы осталось «дело врачей», — анахронистически вкрапляет сюда тех давно уничтоженных профессоров Плетнёва и Левина.)» Считается, что в 1953 году планировалась массовая депортация евреев на Дальний Восток и соответствующие письма интеллигенции в поддержку этой меры. Этим планам помешала смерть Сталина.

Еврейская тема была центральной для Гроссмана с начала его литературного пути («В городе Бердичеве» — экранизация этого рассказа, что интересно, до известной степени повторила путь «Жизни и судьбы»: фильм Александра Аскольдова Александр Яковлевич Аскольдов (1932-2018) — кинорежиссёр, писатель. Исследователь творчества Михаила Булгакова — помогал вдове писателя Елене Булгаковой составлять опись архива и готовить произведения к публикации. Работал помощником министра культуры СССР Екатерины Фурцевой. В 1967 году снял фильм «Комиссар» по мотивам рассказа Василия Гроссмана «В городе Бердичеве». Фильм был запрещён, а сам Аскольдов уволен с киностудии и исключён из партии. ⁠ «Комиссар» лёг на полку на 20 лет). Вместе с Ильёй Эренбургом Гроссман подготовил к печати знаменитую «Чёрную книгу», сборник документов и свидетельств «о злодейском повсеместном убийстве евреев немецко-фашистскими захватчиками во временно оккупированных районах Советского Союза и в лагерях Польши во время войны 1941-1945 годов». Книга была опубликована с купюрами в Израиле только в 1980 году.

Уничтожение еврейства стало для Гроссмана личной трагедией, а разговор об этом — предметом работы и борьбы.

ullstein bild via Getty Images

Какую роль играет в романе документальное письмо?

Василий Гроссман провёл на фронтах Второй мировой войны около трёх лет (в частности, на фронте произросла его дружба с другим наблюдательным и малосентиментальным военкором — Андреем Платоновым). Ему принадлежит одно из первых документальных произведений о Холокосте — «Треблинский ад» (1943-1944), для которого Гроссман сам опросил многочисленных свидетелей — как узников, так и палачей этого лагеря смерти Треблинка — концентрационный лагерь в Польше неподалёку от села Треблинка, построенный нацистами в 1941 году. В 1942 году в дополнение к трудовому лагерю в Треблинке был создан лагерь смерти. За один год в газовых камерах Треблинки было убито 870 тысяч человек. 2 августа 1943 года обслуживающий персонал лагеря поднял восстание, некоторым удалось бежать. В октябре того же года лагерь был ликвидирован. ⁠ . Этот документ был использован в Нюрнбергском процессе.

Гроссман находился в Сталинграде в течение всей битвы, он принимал участие в боях, описывал происходившее в военной прессе и в 1943-м получил звание подполковника. Как участник Сталинградской битвы он был награждён орденом Красного Знамени; слова из гроссмановского очерка «Направление главного удара» выбиты на мемориале Мамаева кургана.

Однако в роман военные впечатления Гроссмана попадают изменёнными уже именно романной логикой, необходимостью развернуть психологию персонажей. Возможно, самый важный (и, безусловно, самый пронзительный) квазидокумент в романе — письмо, полученное Виктором Штрумом от матери, из которого он узнаёт об уничтожении Киевского гетто; мать Штрума понимает, что её ожидает гибель. Этот текст часто считается подлинным письмом матери Гроссмана, погибшей в Бердичевском гетто. В действительности, однако, Гроссман такого «последнего» письма не получал, он его придумал (так же как спустя много лет сочинял письма к своей матери, которой посвятил «Жизнь и судьбу»). Из своей трагедии Гроссман создаёт образ одновременно и личной, и общей беды, один из самых сильных в мировой литературе текстов о силе материнской любви и беспомощности человека перед напором тоталитарного государства.

Василий Гроссман (второй слева) с фронтовыми товарищами. 1943 год

РИА «Новости»

Пристальное внимание (и значительное количество страниц) Гроссман уделяет по крайней мере десятку персонажей, важнейших для развития повествования и философии романа: это Женя и Ольга Шапошниковы, избранники Жени Крымов и Новиков, Софья Левинтон и мать Штрума (которая появляется на страницах романа только заочно, в тексте собственного письма), Греков и Ершов.

Главная функция, отличительная черта героя этого романа — способность решиться на поступок. В «Жизни и судьбе» повторяется одна и та же коллизия: человек должен принять решение, предать или не предать другого и (или) себя, причём часто у Гроссмана именно решение не предать оказывается самоубийственным.

В этой ситуации оказываются Греков (решающий оборонять отрезанный немцами дом 6/1 — его прототипом был лейтенант Иван Афанасьев, 58 дней оборонявший сталинградский «дом Павлова» с тремя десятками бойцов), Женя Шапошникова (решающая вернуться к арестованному мужу), Софья Осиповна Левинтон (решающая войти за руку с незнакомым мальчиком в газовую камеру), Новиков (решающий спасти своих людей вопреки приказу).

Мостовской и Крымов принимают решение предать людей, далёких от догматизма и потому не соответствующих их пониманию партийной линии, пытаются оставаться верными выродившейся, откровенно бесчеловечной идеологии.

Знаете, кстати, разницу между хорошим и плохим человеком? Хороший человек подлости делает неохотно

Василий Гроссман

Наиболее очевидно автобиографический персонаж, еврейский физик Виктор Штрум, задаёт себе (и читателю) мучительные вопросы о роли личности в истории: например, личности, которой выпало потерять на войне пасынка и мать и изобретать оружие для следующей войны, которая, вероятно, уничтожит человечество. Мы видим Штрума в постоянной ситуации нравственного выбора: иногда он торжествует, иногда «проваливается» (как это происходит в конце романа, когда он подписывает коллективное антисемитское по сути письмо). Штрум — герой совсем не «героический», он много и горько ошибается, ему приходится принять много разных, сложных решений, мы наблюдаем за ним в моменты моральных триумфов и провалов, в периоды сомнений. «…Невидимая сила жала на него. <…> Только люди, не испытавшие на себе подобную силу, способны удивляться тем, кто покоряется ей. Люди, познавшие на себе эту силу, удивляются другому — способности вспыхнуть хоть на миг, хоть одному гневно сорвавшемуся слову, робкому, быстрому жесту протеста» — Григорий Дашевский, цитируя эти строки о Штруме в статье о «Жизни и судьбе», заметил, что в современной культуре стало общим местом: раз угодив в систему зла, человек неизбежно становится её винтиком, и это смирение перед тем, что кажется неизбежностью, оборачивается отказом от личной ответственности: «Сознанию, опьянённому и угаром пассивного слияния с системой, и своим мнимым надмирным одиночеством, и в реальности не видны единственно интересные люди — стоящий на своём вопреки среде судья или врач». В романе Гроссмана, пишет Дашевский, человек — всегда часть системы, «но без его согласия человеческое в нём неуничтожимо».

Гроссман неоднократно показывает, что любовь сильнее смерти: трагическое, минутное материнство доктора Левинтон перекликается с обращением матери Штрума к далёкому сыну, её единственному утешению в момент катастрофы.

В доме Грекова зарождается любовь «обречённых» связистки Кати и лейтенанта Серёжи. Их чувству угрожает не только верная гибель в бою, но и специфическое для войны понимание и использование сексуальности — как обезболивающего от страха или как привилегии сильного (в доме «шесть дробь один» молодую радистку не так пугают бомбёжки, как тяжёлые мужские взгляды). И попытка Грекова спасти влюблённых, и само их «несвоевременное» чувство в мире Гроссмана — акты сопротивления абсолютному злу.

В то же время эрос в романе показан и как жестокая сила, способная не только исцелять от одиночества, но и усиливать его: увлечение Штрума женой друга вносит в мир этих людей сомнение и разобщённость. У этой романной линии была автобиографическая основа — поздняя любовь Василия Гроссмана к жене его друга, поэта Николая Заболоцкого, который в отчаянии разлуки обогатил русскую поэзию XX века одним из сильнейших, кажется, её любовных стихотворений:

…О чём ты скребёшь на бумаге?
Зачем ты так вечно сердит?
Что ищешь, копаясь во мраке
Своих неудач и обид?
Но коль ты хлопочешь на деле
О благе, о счастье людей,
Как мог ты не видеть доселе
Сокровища жизни своей?

«Жена», 1948

Именно утрата любимых становится причиной распада в семье Штрума: потерявшие друг друга мать и сын, муж и жена не в состоянии преодолеть разобщённость, которую производит личная, незаживающая потеря.

Любовь возвращает героям индивидуальность, которую пытается стереть тоталитарная машина. Личность, не поглощённая страхом перед этой машиной, по Гроссману, всегда парадоксальна. Так, Женя Шапошникова отказывается от своей любви к комбригу Новикову, выбирая верность попавшему в застенок Крымову, — милость к падшим оказывается для неё важнее счастья. В «Жизни и судьбе» способность следовать за своей любовью, бороться за неё, торжествовать и быть поражённым ею — мощное противоядие против обезличивания.

Настоящий автор стихотворения стал известен гораздо позже. Это Ион Деген (1925-2017), ушедший на войну в 16 лет в истребительный батальон добровольцев, куда брали учеников девятых-десятых классов. За годы войны Деген стал танкистом-асом, подбил в бою рекордное количество немецких танков. Однако все его выдвижения на звание Героя Советского Союза были пресечены начальством: несговорчивый характер, а также национальность были тому причиной. В своём последнем бою Деген потерял свой экипаж, пережил сильнейшие ранения. После продолжительного лечения и получения инвалидности Деген выбрал профессию врача. Позже он эмигрировал в Израиль, стихи писал всю жизнь. Знаменитое стихотворение, приведённое в романе, написано в 1944 году. Гроссман цитирует его неточно — авторский вариант звучит так:

Мой товарищ, в смертельной агонии
Не зови понапрасну друзей.
Дай-ка лучше согрею ладони я
Над дымящейся кровью твоей.
Ты не плачь, не стони, ты не маленький,
Ты не ранен, ты просто убит.
Дай на память сниму с тебя валенки.
Нам ещё наступать предстоит.

Примечательно, что, хотя в роман входит именно этот образцовый текст о бесчеловечности войны, кажется, что сам автор текста, Деген, принадлежит миру прозы Гроссмана: еврей, ребёнком переживший Голодомор на Украине (в одном интервью он рассказывает, как глодал камни), постоянно входивший на войне в конфликты с начальством, отказывавшийся подчиняться правилам, в частности правилам сочинения стихов о войне. Гроссман не знал всего этого, но, конечно, включил стихи в роман не случайно: перед нами стихотворение-документ, усиливающее ощущение сложной связи «Жизни и судьбы» с реальностью войны.

«Жизнь и судьба» — роман о людях или об идеях?

Наравне с людьми дела в «Жизни и судьбе» есть люди мысли, персонажи-идеи, что сближает роман Гроссмана (напрямую связанный с романной традицией Толстого) также с произведениями Достоевского — особенно если рассматривать их в свете концепции философа Михаила Бахтина, для которого роман Достоевского — это диалог идей. Однако если Достоевский, за исключением , не касался собственно политики, у Гроссмана сталкиваются именно политические идеи.

В первую очередь конфликт идей разворачивается в диалоге нациста Лисса и старого большевика Мостовского в немецком концлагере. Кроме того, нам открыты внутренние монологи истых коммунистов Крымова и Абарчука. Лисс провоцирует Мостовского, ставит перед ним невыносимые для оппонента (однако не лишённые основания) вопросы о сходстве большевизма и фашизма. А вот внутренние монологи Крымова и Абарчука показывают нам, что происходит с идеей, когда она начинает сталкиваться с реальностью жизни и подминать её под себя. Лагерник Абарчук, некогда член партии, привыкший к сильным и жестоким решениям (например, он разошёлся с женой из-за её предполагаемого «мещанства»), с ужасом видит реальность ГУЛАГа, где царствуют страх и покорность, где никто не вступится за товарища, которого убивают при свидетелях. В лагере вешается его старый друг, революционер, когда-то учивший его азам марксизма, — и Абарчук не в силах принять его предсмертные покаянные слова: «Мы не понимали свободы. Мы раздавили её. <…> …Коммунисты создали кумира, погоны надели, мундиры, исповедуют национализм, на рабочий класс подняли руку, надо будет, дойдут до черносотенства…» Бывший политработник Крымов, попав в тюрьму по абсурдному, но такому частому в сталинское время обвинению в шпионаже, начинает вспоминать, что сам был частичкой машины террора — не защищал своих друзей, раскулачивал крестьян, посылал солдат в штрафные роты, доносил на сталинградского героя Грекова, не соответствовавшего его представлениям о политической благонадёжности. В то же время бывший чекист Каценеленбоген, сидящий в тюрьме вместе с Крымовым, объявляет органы госбезопасности новым коллективным божеством, а ГУЛАГ — новой религией. Каценеленбоген сходит с ума на глазах у читателей, но и эти его речи — искажённые, доведённые до предела большевистские политические идеи.

Всё живое — неповторимо. Немыслимо тождество двух людей, двух кустов шиповника… Жизнь глохнет там, где насилие стремится стереть её своеобразие и особенности

Василий Гроссман

Важный персонаж-идея — носитель концепции внеполитического, внегосударственного гуманизма Иконников, с которым Мостовской сталкивается в немецком концлагере. Иконников, переживший увлечения и христианством, и толстовством, ставит перед своим оппонентом вопросы о бесчеловечности тоталитарного строя, где интересы государства абсолютно превалируют над интересами человека. Для Мостовского эти вопросы, выстраданные его оппонентом (свидетелем Голодомора и Холокоста), чужды и несостоятельны.

Ещё одной идеей, исследуемой в романе, является антисемитизм — государственная идеология, которая стала фундаментальной, по мнению Гроссмана, и для немецкого нацизма, и для развитого советского коммунизма. Гроссман принимает замечательное композиционное решение: демонстрирует антисемитскую государственную политику в полном развитии (уничтожение евреев в нацистских концлагерях) и в точке зарождения (начало антисемитской кампании в СССР).

Греков! Какое-то удивительное сочетание силы, отваги, властности с житейской обыденностью. <…>

То говорил он о довоенных армейских делах с чистками, аттестациями, с блатом при получении квартир, говорил о некоторых людях, достигших генеральства в 1937 году, писавших десятки доносов и заявлений, разоблачавших мнимых врагов народа.

То казалось, сила его в львиной отваге, в весёлой отчаянности, с которой он, выскочив из пролома в стене, кричал:

— Не пущу, сукины коты! — и бросал гранаты в набегающих немцев.

То кажется, сила его в весёлом, простецком приятельстве, в дружбе со всеми жильцами дома.

Атмосфера в «доме Грекова» и сам Греков показаны нам глазами «детей» — связистки Кати Венгровой и влюблённого в неё Сережи Шапошникова, чью любовь Греков пытается спасти от общей судьбы и гибели. Как и у многих других персонажей и ситуаций романа, у «дома Грекова» был прототип — героически оборонявшийся дом сержанта Павлова. В реальности, однако, большей части защитников дома Павлова удалось выжить (последний из них умер в 2015 году в возрасте 92 лет), в то время как Гроссман превратил свой воображаемый локус утопической свободы в трагический эпизод, который не может иметь счастливого завершения.

список литературы

• Бит-Юнан Ю. Г. Роман В. С. Гроссмана «Жизнь и судьба» в литературной критике и публицистике русского зарубежья 1980-х гг. // Вестник РГГУ. Серия «История. Филология. Культурология. Востоковедение». 2016. С. 58–71.
• Липкин C. И. Жизнь и судьба Василия Гроссмана. М.: Книга, 1990.
• Липкин С. И. Сталинград Василия Гроссмана. Ann Arbor: Ardis, .
• Сарнов Б. М. Как это было: К истории публикации романа Василия Гроссмана «Жизнь и судьба» // Вопросы литературы. 2012. № 6. С. 9–47.

(I вариант)
Основной круг философской проблематики эпопеи В. Гроссмана “Жизнь и судьба” - жизнь и судьба, свобода и насилие, законы войны и жизни народа. Писатель видит в войне не столкновение армий, а столкновение миров, столкновение различных взглядов на жизнь, на судьбу отдельного человека и народа. Война выявила коренные проблемы современности, вскрыла основные противоречия эпохи.
В романе две основные темы - жизнь и судьба.
“Жизнь” - это свобода, неповторимость, индивидуальность; “судьба” - необходимость, давление государства, несвобода. Комиссар Крымов говорит: “Как странно идти по прямому, стрелой выстреленному коридору. А жизнь такая путаная тропка, овраги, болотца, ручейки, степная пыль, несжатый хлеб, продираешься, обходишь, а судьба прямая, струночкой идешь, коридоры, коридоры, коридоры, в коридорах двери”.
Судьба основных действующих лиц трагическая или драматическая. В героизме Гроссман видит проявление свободы. Капитан Греков, защитник Сталинграда, командир бесшабашного гарнизона “дома шесть дробь один”, выражает не только сознание “правого дела борьбы с фашизмом”, отношение к войне как к трудной работе, самоотверженность и здравый смысл, но и непокорство натуры, дерзость, независимость поступков и мыслей. “Все в нем - и взгляд, и быстрые движения, и широкие ноздри приплюснутого носа - было дерзким, сама дерзость”. Греков - выразитель не только народного, национального, но и всечеловеческого, свободолюбивого духа (недаром его фамилия Греков).
Главный конфликт романа - конфликт народа и государства, свободы и насилия. “Сталинградское торжество определило исход войны, но молчаливый спор между победившим народом и победившим государством продолжался. От этого спора зависела судьба человека, его свобода”. Этот конфликт прорывается наружу в размышлениях героев о коллективизации, о судьбе “спецпереселенцев”, в картинах колымского лагеря, в раздумьях автора и героев о тридцать седьмом годе и его последствиях.
Колымский лагерь и ход войны связаны между собой. Гроссман убежден, что “часть правды - это не правда”. Арестованный Крымов ловит себя на мысли, что ненавидит пытающего его особиста больше, чем немца, потому что узнает в нем самого себя.
Гроссман изображает народные страдания: это и изображение лагерей, арестов и репрессий, и их разлагающего влияния на души людей и нравственность народа. Храбрецы превращаются в трусов, добрые люди - в жестоких, стойкие - в малодушных. Людей разрушает двойное сознание, неверие друг в друга. Причины данных явлений - сталинское самовластие и всеобщий страх. Сознанием и поведением людей со времен революции управляют идеологические схемы, приучившие нас считать, что цель выше морали, дело выше человека, идея выше жизни. Насколько опасна такая перестановка ценностей, видно из эпизодов, когда Новиков на восемь минут задержал наступление, то есть, рискуя головой, идет на невыполнение сталинского приказа ради того, чтобы сберечь людей. А для Гетманова “необходимость жертвовать людьми ради дела всегда казалась естественной, неоспоримой не только во время войны”.
Отношение к судьбе, к необходимости, к вопросу о вине и ответственности личности перед лицом обстоятельств жизни у героев романа разное.
Штурмбанфюрер Кальтлуфт, палач у печей, убивший пятьсот девяносто тысяч людей, пытается оправдать это приказом свыше, своей подневольностью, властью фюрера, судьбой: “судьба толкала его на путь палача”. Но автор утверждает: “Судьба ведет человека, но человек идет потому, что хочет, и он волен не хотеть”.
Смысл параллелей Сталин - Гитлер, фашистский лагерь - колымский лагерь в том, чтобы заострить проблему вины и ответственности личности в самом широком, философском плане. Когда в обществе творится зло, в той или иной степени в нем виноваты все. Пройдя через трагические испытания XX века - Вторую мировую войну, гитлеризм и сталинизм, - человечество начинает осознавать тот факт, что покорность, зависимость человека от обстоятельств, рабство оказались сильны. И в то же время в образах героев Отечественной войны Гроссман видит свободолюбие и совестливость. Что превысит в человеке и человечестве? Финал романа открыт.

(II вариант)
Природное стремление человека к свободе неистребимо, его можно подавить, но нельзя уничтожить. Человек добровольно не откажется от свободы. В. Гроссман
“Рукописи не горят...” Сколько раз уже цитировали эту фразу Воланда, но хочется повторить ее вновь. Наше время - время открытий, возвращенных мастеров, ждавших своего часа, наконец увидевших свет. Роман В. Гроссмана “Жизнь и судьба”, написанный тридцать пять лет назад, пришел к читателю лишь в 1988 году и потряс литературный мир своей современностью, великой силой своего правдивого слова о войне, о жизни, о судьбе. Он отразил свое время. Лишь теперь, в девяностые, возможно стало говорить и писать о том, о чем размышляет автор романа. И поэтому это произведение принадлежит сегодняшнему дню, оно злободневно и сейчас.
Читая “Жизнь и судьбу”, не можешь не поразиться масштабности романа, глубине выводов, сделанных автором. Кажется, что философские идеи сплетаются, образуя причудливую, но гармоничную ткань. Порой увидеть, понять эти идеи сложно. Где главное, какая основная мысль пронизывает повествование? Что есть жизнь, что есть судьба? “Жизнь такая путаная... тропки, овраги, болотца, ручейки... А судьба прямая-прямая, струночкой идешь... Жизнь - это свобода”, - размышляет автор. Судьба же - несвобода, рабство, недаром обреченные на смерть в газовых камерах люди чувствуют, как “силится в них чувство судьбы”. Судьба не подчиняется воле человека.
Основная тема произведения Гроссмана - свобода. Понятие “свобода”, “воля” знакомо и дикому зверю. Но то свобода или несвобода физическая. С появлением человеческого разума смысл этих понятий изменился, стал глубже. Существует свобода моральная, нравственная, свобода мысли, непорабощен-ность души. Так что же важнее - сохранить свободу тела или разума? Почему именно эта философская проблема волновала автора? Очевидно, это было предопределено той эпохой, в которой он жил. Два государства встали над миром в то время, сошлись в борьбе, и от исхода этой битвы зависела судьба человечества. Обе державы, по словам одного из персонажей романа, - государства партийные. “Сила партийного руководителя не требовала таланта ученого, дарования писателя. Она оказывалась над талантом, над дарованием”. Под термином “воля партии” подразумевалась воля одного человека, которого сейчас мы называем диктатором. Оба государства были сходны между собой тем, что граждане их, лишенные официального права мыслить, чувствовать, вести себя в соответствии со своей индивидуальностью, постоянно ощущали довлеющую над ними силу страха. Так или иначе, государственные здания, больше похожие на тюрьмы, были возведены и казались несокрушимыми. Человеку в них отводилась незначительная роль; куда выше, чем он, стояли государство и выразитель его воли, непогрешимый и могучий. “Фашизм и человек не могут сосуществовать. На одном полюсе - государство, на другом - потребность человека”. Не случайно Гроссман, сравнивая два лагеря, сравнивает тоталитарные государства - Германию и Советский Союз тридцатых-сороковых годов. Люди сидят там за одни и те же “преступления”: неосторожное слово, плохую работу. Это “преступники, не совершившие преступлений”. Разница лишь в том, что немецкий лагерь дан глазами русских военнопленных, знающих, за что они сидят, и готовых к борьбе. Люди же, находящиеся в сибирских лагерях, считают свою судьбу ошибкой, пишут письма в Москву. Десятиклассница Надя Штрум поймет, что тот, к кому обращены ее письма, по сути, и есть виновник происходящего. Но письма продолжают идти... Сибирский лагерь, пожалуй, страшнее германского. “Попасть к своим в лагерь, свой к своим. Вот где беда!” - говорит Ершов, один из героев романа. К страшному выводу приводит нас Гроссман: тоталитарное государство напоминает огромный лагерь, где заключенные являются и жертвами, и палачами. Недаром в лагерь желал бы превратить всю страну “философ” Казенеленбоген, в прошлом работник органов безопасности, ныне попавший в камеру на Лубянке, но продолжающий заявлять, что “в слиянии, в уничтожении противоположности между лагерями и запроволочной жизнью и есть... торжество великих принципов”. И вот два таких государства вступают в войну друг против друга, исход которой решался в городе на Волге в сорок втором году. Один народ, одурманенный речами своего вождя, наступал, мечтая о мировом господстве; другой, отступая, не нуждался в призывах - он копил силы, готовясь отдать миллионы жизней, но победить захватчика, защитить Родину. Что происходит с душами тех, кто теснит армию противника, и что происходит в сердцах теснимых? Для того чтобы повернуть врага вспять, мало довлеющей над народом власти, необходима свобода, и в это тяжелое время она пришла. Никогда раньше люди не вели таких смелых, правдивых, свободных разговоров, как в дни боев под Сталинградом. Дыхание свободы ощущают люди в Казани, в Москве, но сильнее всего она в “мировом городе”, символом которого станет дом “шесть дробь один”, где говорят о тридцать седьмом годе и коллективизации. Борясь за независимость Родины, люди, подобные Ершову и Грекову, борются и за свободу личности в своей стране. Греков скажет комиссару Крымову: “Свободы хочу, за нее и воюю”. В дни поражений, когда вольная сила поднималась с самого дна людских душ, Сталин чувствует, что... побеждали на полях сражений не только сегодняшние его враги. Следом за танками Гитлера в пыли, дыму шли все те же, кого он, казалось, навек усмирил, успокоил. “Не только история судит побежденных”. Сам Сталин понимает, что если он будет побежден, то ему не простится то, что он сделал со своим народом. В душах людей постепенно поднимается чувство русской национальной гордости. В то же время прозрение приходит к окруженным немецким солдатам, к тем, кто несколько месяцев назад давил в себе остатки сомнений, убеждал себя в правоте фюрера и партии подобно обер-лейтенанту Баху. Сталинградская операция определила исход войны, но молчаливый спор между победившим народом и победившим государством продолжается. Так кто же победит - государство или человек? Ведь с человека начинается свобода. Тоталитарная власть подавляет, чувство страха за жизнь сковывает, рождает покорность перед этой властью. Однако многие люди ис- кренне верят, что в преклонении перед государством, партией, в восприятии высказываний вождя как святых истин заключена их сила. Такие могут не согнуться перед страхом смерти, но с содроганием отвергают сомнения в том, во что верили на протяжении жизни. Таков старый большевик, ленинец Мос-товской, услышав из уст гестаповца Лисса то, что мучило его, в чем он даже в душе боялся себе признаться, лишь на мгновение утрачивает уверенность: “Надо отказаться от того, чем жил всю жизнь, осудить то, что защищал и оправдывал”. Этот сильный, несгибаемый человек сам ищет несвободу, чувствует облегчение, вновь подчиняясь воле партии, одобряя отправку в лагерь смерти презирающего насилие Ершова. Иным, подобным Магару, Крымову, Штруму, потребовалось поражение для того, чтобы очеловечиться, увидеть правду, вернуть свободу своей душе. Крымов прозревает, попав в камеру. Магар, лишившись свободы, пытается донести свои выводы ученику Абарчуку: “Мы не понимаем свободы, мы раздавали ее... Она основа, смысл, базис над базисом”. Но, столкнувшись с недоверием, фанатичной слепотой, Магар кончает жизнь самоубийством. Дорогую цену заплатил он за духовное раскрепощение. Теряя иллюзии, Магар теряет и смысл существования. Особенно убедительно показано влияние свободы на мысли, поведение человека на примере Штрума. Именно в тот момент, когда “могучая сила свободного слова” целиком поглотила мысли, приходит к Штруму его научная победа, его открытие. Именно тогда, когда отвернулись от него друзья и сила тоталитарного государства давила и угнетала, Штрум найдет в себе силы не погрешить против собственной совести, почувствовать себя свободным. Но звонок Сталина задувает эти ростки свободы, и, лишь подписав подлое, лживое письмо, он ужаснется содеянному, и это поражение вновь откроет его сердце и разум свободе. Самой же сильной, несломленной, непорабощенной человеческой личностью окажется в романе жалкий заключенный немецкого лагеря Иконников, провозглашавший смешные и нелепые категории надклассовой морали. Он найдет в себе силы понять, что прежний идеал его лжив, и найти правду, смысл жизни в доброте, в “эволюции добра”. Прав Ремарк, говоря: “Когда у человека не окажется уже ничего святого, все вновь, но гораздо более человечным образом, становится для него святым”. И лишь человеческая доброта спасет мир. Та доброта, что заставит Даренского заступиться за обессилевшего немецкого пленного, а немолодую, обездоленную войной женщину побудит протянуть пленному кусок хлеба. Иконников, веря в доброту, погибнет раскрепощенным, провозгласит перед смертью свободу человека перед судьбой. “Если и теперь человеческое не убито в человеке, то злу уже не одержать победы” - к такому выводу придет он. “Развиваться будет не только мощь человека, но и любовь, душа его... Свобода, жизнь победят рабство”, - скажет и Ченыжин.
Писатель во всей глубине изведал трагическую сложность конфликта человека и государства в сталинскую эпоху. Автор “Жизни и судьбы” ведет к мысли, что, пройдя через великие трагические испытания XX века - кошмары гитлеризма и сталинизма, - человечество начинает сознавать тот факт, что покорность, зависимость личности от обстоятельств, рабство внутри него оказались гораздо сильнее, чем можно было предполагать. Писателя нельзя счесть ни пессимистом, ни оптимистом. Художественное видение современного мира у В. Гроссмана трагедийное.
Финал романа в соответствии с этим видением печален. И в этом тоже заключена глубина его правды, правды автора.

(III вариант)
Роман Василия Гроссмана “Жизнь и судьба” - одно из тех произведений, путь к читателю которых складывался непросто. Роман писался почти три десятилетия назад, но не был напечатан. Как и многие, он увидел свет уже после смерти автора. Можно сказать, что это одно из самых ярких и значительных произведений послевоенной русской литературы. “Жизнь и судьба” охватывает события военных и предвоенных лет, захватывает важнейшие события нашего бытия. Через весь роман проходит мысль о том, что во всех жизненных ситуациях главное - судьба человека, что каждый человек - это целый мир, который нельзя ущемить, не ущемляя одновременно интересов всего народа. Эта мысль глубоко гуманистична.
Утверждая высокий гуманистический идеал любви и уважение к человеку, В. Гроссман разоблачает все то, что направлено против человека, что уничтожает его неповторимую личность. В романе сопоставляются два режима - гитлеровский и сталинский. По-моему, В. Гроссман одним из первых наших писателей, критикуя то, что мы сегодня смело называем “сталинщиной”, пытается определить корни, причины этого явления. Как гитлеризм, так и сталинизм уничтожают в человеке главное - его достоинство. Вот почему роман, воюя со сталинизмом, защищает, отстаивает достоинство личности, рассматривая ее в самом центре всех поставленных вопросов. Личная судьба человека, живущего в тоталитарном государстве, может сложиться благополучно или драматически, но она всегда трагична, так как человек не может исполнить свое жизненное предназначение иначе, как став деталью машины. Если маши на совершает преступление, человек не может отказаться быть ее соучастником. Он им станет - хотя бы в качестве жертвы. Жертва может сгнить в лагере или счастливо умереть в кругу семьи.
Трагедия народа, по В. Гроссману, заключается в том, что, ведя освободительную войну, он, по сути дела, ведет войну на два фронта. Во главе народа-освободителя стоит тиран и преступник, который усматривает в победе народа свою победу, победу своей личной власти.
На войне человек получает право стать личностью, он получает возможность выбора. В доме “шесть дробь один” Греков совершает один выбор, а Крымов, пишущий на него донос, - другой. И в этом выборе выражается суть данного человека.
Идея романа, мне кажется, заключается в том, что война у В. Гроссмана - огромная беда и в то же время огромное очищение. Война точно определяет, кто есть кто и кто чего стоит. Есть Новиков, и есть Гетманов. Есть майор Ершов, и есть те, кто даже на краю смерти шарахаются от его смелости и свободы.
Новиков - умный, совестливый комкор, который не может относиться к солдатам как к живой силе и побеждает врага военным умением на поле боя. Рядом с ним бригадный комиссар Гетманов - человек номенклатуры. На первый взгляд он кажется обаятельным и простым, но на самом деле он живет по классовым законам: к себе он применяет одни мерки, а к другим - иные.
И побеждает только совесть, правда, человечность, проходящая жестокое испытание. Ни соображения Сталина, ни его лозунги и призывы не были победоносны. Дрались за другое, что-то светлое и необходимое, даже если оно прикрывалось звонким лозунгом. Деление на категории, навешиванье ярлыков “врагов народа” - все это ушло, как навязанная фальшь. Открылось главное: во имя чего и ради чего должен жить человек, ценящий себя и свободу духа. Очень ярким в этом смысле мне кажется образ Грекова, один из самых привлекательных в романе. Греков не боится никого - ни немцев, ни начальства, ни комиссара Крымова. Это смелый, внутренне свободный, независимый человек.
Дискуссии о свободе, о добре и доброте, о дружбе, о причинах полной покорности человека перед лицом тотального насилия развертываются у В. Гроссмана под пулями, на пороге газовой камеры, на квартирах ученых в Казани и в камерах Лубянки. В. Гроссман погружается в самые низы бесчеловечной войны и бросает взгляд на ее верхи: в штаб Еременко и в штаб Паулюса. Писатель наблюдает воронку, в которой одновременно прячутся от смерти русские и немец, видит физический страх и духовное благородство, святой порыв и предательство, грубость, нежность, слезы. Греков уже недвусмысленно поглядывает на радистку Катю, желая урвать от жизни хоть что-то, пока он жив. Но и это циничное чувство в конце концов растворяется в самоотрешении, и он отсылает Катю и ее возлюбленного Сережу прочь из дома, спасая их самих и их любовь.
Вместе с тем В. Гроссман показывает и античеловеческую сущность войны: осажденный Сталинград воюет на последней кромке берега, героически сопротивляются защитники города. А рядом - будничные заботы, борьба зависти, тщеславия и настоящей любви.
Впервые писатель показывает не сюжет, а философствует о войне. Широкомасштабность охвата явлений роднит роман В. Гроссмана с толстовской эпопеей “Война и мир”. У В. Гроссмана тот же размах, то же сплетение линий жизни, судеб в один узел, их схождение в одно историческое действо.

Сочинение

Великая Отечественная война долгое время была для многих поколений советских людей "неизвестной войной". И не только потому, что после её окончания прошли десятилетия, В тоталитарном коммунистическом государстве подлинная правда о войне тщательно замалчивалась, скрывалась, искажалась. Роман В. Гроссмана "Жизнь и судьба" разделил участь других честных произведений искусства о событиях 1941-1945 годов. А участь была общая-запрет. Да и могло ли быть иначе с книгой, в которой сказана правда о причинах наших неудач в начальный период войны, о подлинной роли партии в тылу и на передовой, о полной бездарности многих советских военачальников?

Активно проводит на передовой "партийную линию" бывший секретарь обкома Дементий Гетманов. Это убежденный сталинист, выдвинувшийся на руководящие посты благодаря близкому сотрудничеству с органами госбезопасности. Комиссар Гетманов-человек безнравственный и бессовестный, что, однако, не мешает ему поучать других людей. В военном деле Дементий Трифонович не разбирается совершенно, но зато готов с удивительной легкостью жертвовать жизнями простых солдат ради собственного быстрого продвижения по службе. Гетманов торопится выполнить приказ Сталина о наступлении. Военная страница биографии Дементия Трифоновича заканчивается самым естественным для бывшего сотрудника госбезопасности образом-доносом на командира танкового корпуса Новикова.

Под стать Дементию Гетманову и начальник штаба генерал Неудобнов. За плечами "бравого полководца" штатная служба в ОГПУ, во время которой Неудобнов лично допрашивал и пытал людей (вспомним рассказ об этом подполковника Даренского). На передовой Илларион Иннокентьевич чувствует себя неуютно, теряется в самой простой ситуации. Никакая показная храбрость не может заменить организаторских способностей и полководческого таланта. Тяжелое бремя практического руководства танковым корпусом целиком лежит на Новикове. Понимает это и генерал Еременко. Вспоминая Гетманова и Неудобнова, он без обиняков говорит Новикову: "Вот что. Тот с Хрущевым работал, тот с Тицианом Петровичем, а ты, сукин сын, солдатская кость, помни - ты корпус в прорыв поведешь".

Командир танкового корпуса полковник Новиков-подлинный герой Великой Отечественной войны. На первый взгляд, в этом человеке нет ничего особенно героического, военного. И мечтает он не о боевых подвигах, а о мирной и счастливой жизни. Важную роль играют в романе сцены, рисующие взаимоотношения Новикова и Евгении Николаевны. Бесконечную жалость испытывает командир корпуса к мальчикам-новобранцам. Новиков по-настоящему близок к солдатам и офицерам. Гроссман пишет о своем герое и рядовых бойцах: "А он смотрит на них, такой же, как они, и то, что в них, то и в нем..." Именно это чувство близости заставляет Новикова сделать все, чтобы сократить людские потери во время наступления. На свой страх и риск командир корпуса оттягивает на 8 минут ввод танков в прорыв. И этим самым фактически нарушает приказ Сталина. Для такого поступка необходимо было настоящее гражданское мужество. Впрочем, смелое решение Новикова продиктовано не только состраданием к солдатам, но и трезвым расчетом полководца от Бога-надо было непременно подавить артиллерию противника, а уж потом наступать. Можно сказать, что во многом благодаря таким офицерам, как Новиков, удалось в конце концов переломить ход Сталинградской битвы и одержать решительную победу, Судьба же самого Новикова неопределенна. После доноса Гетманова он отозван в Москву. "..И не совсем было ясно, вернется ли он в корпус".

Истинным героем войны может быть назван и командир полка майор Березкин. Подобно Новикову он заботится о солдатах, вникает во все мелочи фронтовой жизни. Ему присуща "рассудительная человеческая сила". "Его сила обычно подчиняла в бою и командиров, и красноармейцев, но суть ее не была военной и боевой-это была простая, рассудительная человеческая сила. Сохранять ее и проявлять в аду сражения могли лишь редкие люди, и именно они, эти обладатели цивильной, домашней и рассудительной человеческой силы, и были истинными хозяевами войны". Поэтому не таким уж и случайным является назначение Березкина командиром дивизии.

К числу "истинных хозяев войны" относится и капитан Греков, командующий обороной дома "шесть дробь один" в Сталинграде. На передовой в полной мере сказываются его замечательные человеческие и боевые качества. В. Гроссман пишет, что в Грекове соединяются сила, отвага, властность с житейской обыденностью. Но есть в капитане и еще одна очень важная черта - это страсть к свободе, неприятие тоталитаризма, сталинской коллективизации. Может быть, именно во имя освобождения родной страны от железной хватки коммунистического режима и жертвует жизнью капитан Греков. Но гибнет он не один, а вместе со всем своим небольшим отрядом.

Писатель вновь и вновь обращает наше внимание на то, что люди шли на смерть не во имя Сталина, партии или коммунистической утопии, а ради свободы. Свободы родной страны от поработителей и своей личной свободы от власти тоталитарного государства.

"Сталинградское торжество определило исход войны, но молчаливый спор между победившим народом и победившим государством продолжался. От этого спора зависела судьба человека, его свобода".

Причина победы русских под Сталинградом в 1942 году заключается, по мнению Гроссмана, не в каких-то особых полководческих доблестях советских военачальников. Следуя традициям Льва Толстого, писатель не склонен переоценивать роль командующих и генералов (хотя, конечно, и не отрицает ее). Истинный хозяин войны - ее рядовой труженик, обычный человек, сохранивший в себе "зерна человечности" и страсть к свободе.

И таких "незаметных" героев много: и летчик Викторов, и командир летного полка Закаблука, и мечущийся в поисках справедливости Крымов, и радистка Катя Венгрова, и юный Сережа Шапошников, и директор Сталинградской ГРЭС Спиридонов, и подполковник Даренский. Именно они, а не гетмановы и неудобновы вынесли на своих плечах все тяготы военного лихолетья. Именно они отстояли не только свободу и независимость Родины, но и самое лучшее в самих себе: порядочность, доброту, человечность. Ту самую человечность, которая иногда заставляет пожалеть и врага. Ту самую человечность, во имя которой и стоит жить...

Другие сочинения по этому произведению

Введение

глава, посвященная основным этапам творческой биографии писателя и истории создания романа "Жизнь и судьба":

глава, в которой на основе современных представлений о взаимоотношениях философии и литературы раскрывается философская проблематика произведения, связанная с авторской концепцией свободы, анализирую некоторые особенности образного строя романа с точки зрения реализации этой философской концепцией и замысла;

заключение, в котором идет речь о некоторых чертах идейно - художественного своеобразия романа;

библиография, содержащая 66 названий.

гроссман роман концепция свобода

Основные этапы творческой деятельности Василия Гроссмана и история создания романа "Жизнь и судьба"

Прошло более полувека после победы советского народа в Великой Отечественной войне, но история войны еще полностью не написана. Сразу после 1945 года заговорили о том, что нужна современная "Война и мир", что масштаб события того заслуживает. Но не о количественном масштабе шла речь. Имелась в виду идея охвата всей войны, её корней и последствий, ядра и периферии.

Светлое воспоминание, смешанное с горечью, тянется из послевоенных лет: первая ласточка, первая честная повесть о войне, хроника окопа, хроника прозы войны - "В окопах Сталинграда" В. Некрасова. Горечь связана с тем, что автор был изгнан с родной земли.

Создавались, как говорят солдаты в романе В. Гроссмана, разные "опупей", но их величие было чисто внешним: являлся Сталин, являлась Ставка, маршалы и генералы, но взгляд автора от этого не укрупнялся, величия в мыслях не было, не было величия и в духе.

Роман же Василия Гроссмана "Жизнь и судьба", сплав фактов и памяти, является книгой, проникнутой идеями гуманизма, любовью к людям.

Да, к этому времени уже были написаны такие честные книги, как повести "Атака с ходу" и "Мертвым не больно" Василия Быкова, "Убиты под Москвой" Константина Воробьева, "Июль 41 года" Григория Бакланова и другие, но почему же именно "Жизнь и судьбе" Василия Гроссмана пришлось пережить судьбу своих героев? Почему рукопись романа "Жизнь и судьба" во времена так называемой "оттепели" была арестована, объявлена "врагом народа"? Почему находилась в заключение 27 лет и даже упоминания о романе в печати были запрещены?

Сегодня ответы на эти вопросы кажутся простыми: роман "Жизнь и судьба" является произведением не только художественном, но и политическим.

Великая Отечественная война долгое время была для многих поколений советских людей "неизвестной войной". И не только потому, что после ее окончания прошли десятилетия; в тоталитарном коммунистическом государстве подлинная правда о войне тщательно скрывалась, замалчивалась, искажалась.

В. Гроссмана в послевоенную пору издавали очень скупо, с большим трудом: официальная репутация у него была более чем сомнительной.

В 1946 году как идейно порочная была осуждена его пьеса "Если верить пифагорейцам". В 1952 году свирепой, хорошо организованной властными инстанциями проработке в печати и на писательских собраниях был подвергнут роман "За правое дело", затем была арестована рукопись романа "Жизнь и судьба" (была изъята у автора сотрудниками государственной безопасности). Рассказ "Тиргартен" и повесть "Добро вам!", уже набранные, стоявшие в журнальном номере, не пропустила цензура. Только через три года после смерти писателя вышел далеко не полный сборник послевоенных повестей и рассказов, по которым к тому же изрядно прошел цензорский карандаш.

В 1932 году к М. Горькому попала рукопись двух первых произведений В. Гроссмана - рассказа "Три смерти" и повести "Глюкауф". Сочинения эти М. Горький подверг довольно суровой критике, но обнадежил начинающего автора, после чего В. Гроссман засел за серьезную переработку "Глюкауфа" и в апреле 1934 года представил в новый вариант. После майской встречи Горького с Гроссманом в 1934 году последний родился как писатель.

В литературу Василий Гроссман пришел из гущи жизни - провинциальной, шахтерской, заводской, хорошо зная, как живут рабочие техники, инженеры.

Будущий писатель родился в декабре 1905 года в г. Бердичеве. Он многое успел повидать в своей юности и молодости, помнил гражданскую войну на Украине. Родители В. Гроссмана принадлежали к той низовой интеллигенции (отец - инженер - химик, мать - преподаватель французского языка), который и в 1920-е и в 1930-е годы жилось очень нелегко. И в школе и в университете В. Гроссману пришлось подрабатывать себе на жизнь. Он занимался заготовкой дров, был воспитателем в трудовой коммуне беспризорных ребят, и нанимался на летние месяцы в Среднюю Азию во всевозможные экспедиции.

В 1921 году В. Гроссман поступил в Киевский институт народного образования, а в 1929 году окончил химическое отделение физико-математического факультета Московского Государственного университета, куда перешел в 1923 году. Во время учебы в университете студент - химик начинает писать, и летом 1928 года появились его первые публикации.

Окончив университет, Василий уехал в Донбасс. Годы, проведенные там, дали будущему писателю возможность близко узнать людей труда. Их образы прошли сквозь все его творчество: от первых рассказов - через роман "Степан Кольчугин" - до уральского шахтера Ивана Новикова, сталинградского сталевара Андреева, заведующий лабораторией по охране труда Шапошниковой в послевоенной романистике.

В Донбассе В. Гроссман работал в Макеевке старшим лаборантом в научно - исследовательском институте по безопасности горны, заведовал газоаналитической лабораторией шахты "Смолянка-11", затем в Сталино - химиком - ассистентом в Донецком областном институте патологии и гигиены труда и ассистентом кафедры общей химии в Сталинском медицинском институте.

В 1932 году В. Гроссман заболел туберкулезом, врачи рекомендовали ему поменять климат, он переехал в Москву, поступил на работу на карандашную фабрику имени Сакко и Ванцетти - был там старшим химиком, заведующим лабораторией и помощником главного инженера.

Впечатлениями этих лет навеяно многое в его произведениях - и не только в ранних, как "Глюкауф", "Повесть первой любви", "Цейлонский графит", но и в романе "За правое дело", в глазах, посвященных шахтеру Новикову.

В. Гроссман немало успел повидать до того, как стал профессиональным литератором, но очень многое ему пришлось пережить и потом, в годы разгула репрессий (была арестована его жена Ольга Михайловна Губер), во время Великой Отечественной войны (на всю жизнь незаживающей раной осталась смерть матери, уничтоженной гитлеровцами в еврейском гетто г. Бердичева).

О.В. Гроссмане тогда говорили, что у него тяжелый характер, он угрюм, нелюдим, с ним трудно иметь дело. В действительности все оказалось не так - за тяжелый характер принимали неуступчивость в принципиальных вопросах, нежелание унижаться перед властями - чувство собственного достоинства, опасную для собеседников с не совсем чистой совестью прямоту. Привлекал не только поразительный художественной дар Гроссмана, не только его проницательность, позволявшая постигать скрытый смысл исторических процессов, затаенную боль человеческого сердца. Особенно притягивало, покоряло его нравственное обаяние, его мудрая человечность.

Незадолго до смерти, по существу выставленный из литературы, отлученный от читателей, вот о чем с горечью и надеждой размышлял В. Гроссман: "Известность писателя не всегда находится в полном и справедливом соответствии с его действительным истинным местом в литературе. Время - генеральный прокурор в делах о незаслуженной литературной славе. Но время - не враг истин! Ценностям литературы, а разумный и добрый друг им, спокойный и верный их хранитель".

Это его тогда утешало, он надеялся на справедливость суда времени.

Великая Отечественная война стала для В. Гроссмана, как для многих наших людей, особой порой ни с чем не сравнимой школой постижения народной жизни. Четыре военных года он был фронтовым корреспондентом "Красной Звезды", "…часами лежал в засаде вместе со снайпером, пробирался в гарнизон, отрезанный от своих войск, ночевал в солдатских блиндажах".

Сталинградские очерки В. Гроссмана "Направление главного удара" написаны с доскональным знанием переднего края и твердой уверенностью: рядовой боец - решающая фигура…

В первые дни обороны писатель попал в Сталинград и все дальнейшие события видел своими глазами, изнутри. Добираясь туда кружным путем - другого уже не было - через Заволжье: выжженная степь, коричневая пыль на дорогах, тоскливый крик верблюдов, край света, - он остро ощутил, куда загнали нас немцы, "страшное чувство глубокого ножа от этой войны на границе Казахстана, на Нижней Волге".

В. Гроссман на себе испытал, под вражеским прицелом, что такое переправа через Волгу: "Жуткая переправа. Страх. Паром полон машин, подвод, сотни прижатых друг к другу людей, и паром застрял, в высоте

"Ю-88", пустил бомбу. Огромный столб воды, прямой, голубовато - белый. Чувство страха. На переправе ни одного пулемета, ни одной зениточки. Тихая светлая Волга кажется жуткой, как эшафот".

Немецкая авиация, от которой тогда нечем было защищаться, всей своей разрушительной мощью обрушилась на город - об этом Василий Гроссман пишет как о таком личном горе, которое у человека нет сил и слов, чтобы выразить: "Сталинград сгорел. Писать пришлось бы слишком много. Сталинград сгорел. Сгорел Сталинград".

Только потом, перодолев шок первого впечатления, он восстановит некоторые подробности: "Мертво. Люди в подвалах. Все сожжено. Горячие стены домов, словно тела умерших в страшном жару и не успевшие остыть…

Среди тысяч громадин из камня, сгоревших и полуразрушенных, чудесно стоит деревянный павильон, киоск, где продавалась газированная вода. Словно Помпея, застигнутая, гибелью в день полной жизни".

Судя по дневниковым записям, Гроссман побывал во многих вошедших в историю местах Сталинградской битвы - на Мамаевом кургане и на Тракторном заводе, на "Баррикадах" и СталГРЭСе, в "Трубе" - на командном легендарном пункте Чуйкова, в прославленных Родимцева, Батюка, Гуртьева, встречался и подолгу разговаривал - не после, когда все было кончено, а тогда же, в разгар боев, - со многими участниками сражения: и широко известными военачальниками, и оставшимися безвестными офицерами и солдатами.

Гроссман не просто накопил огромный запас наблюдений, первозданных, столь важных для художника. Сталинград был пережит им, его страшную тяжесть, невыносимое напряжение он испытал на себе, вобрал в себя. Не приходится удивляться той крайней степени душевной и физической усталости, о которой в конце Сталинградской битвы, когда уже шло наступление, пишет В. Гроссман в письме главному редактору "Красной звезды", о перегруженности впечатлениями - Сталинград очень многое открыл ему и в характере достигшей здесь своего апогея войны с фашистами, и в народной жизни, и в нашем общественно - политическом строе. В экстремальных условиях, достигших немыслимого упорства и ожесточения боев, на смертном рубеже с особой резкостью проступало и то, что было нашей силой, что сплачивало народ в борьбе с фашистским нашествием, и то, что подтачивало единство - подозрительность, беззаконие, бесправие. Так велико было давление накопленного материала, такой жгучей была внутренняя потребность философски осмыслить увиденное и пережитое, понять закономерности - и социально - политические, и конкретно - исторические, и общечеловеческие - дурного и хорошего, благодарного и подлого, - что сразу же, по горячим следам событий, в 1943 году Гроссман в редкие свободные от работы в газете часы начал писать большое произведение о Сталинградской битве.

Первая его книга - "За правое дело" - напечатана в 1952 году. В начале 1960-х годов была закончена вторая - "Жизнь и судьба". За эти семнадцать лет много воды утекло: закончилась разгромом и безоговорочной капитуляцией гитлеровской Германии война, бесчисленными жертвами завоёванная победа была омрачена рецидивом репрессий, арестов, уничтожающих проработок в науке, литературе и искусстве, захлестнувшей страну, затем умер великий вождь - генераллисимус Иосиф Виссарионович Сталин, был осужден и расстрелян в ходе развернувшийся борьбы за власть Лаврентий Павлович Берия; прошёл 20 съезд партии, приподнявший завесу молчания над некоторыми событиями недавнего прошлого и положивший начало неутихающим и по сей день спорам о так называемом, "культе личности". Разумеется, столь существенные перемены в жизни страны так или иначе сказались на романе В. Гроссмана, писательское понимание минувшего изменялось, углублялось, обретало новые смысловые изменения.

И все - таки главная идея произведения, над которым он работал много лет, была нащупана уже тогда, в судьбоносные дни Сталинградской битвы, на многое у него, тогда открылись глаза. В октябре 1942 года в одном из очерков Сталинградского цикла он писал: "Здесь сочеталось огромное стихийное столкновение двух государств, двух борющихся на жизнь и смерть миров с математической, педантически точной борьбой за этаж дома, за перекресток двух улиц; здесь скрестились характеры народов и воинская умелость, мысль, воля; здесь происходила борьба, решающая судьбы мира, борьба, в которой проявились все силы и слабости народов: одного - поднявшегося на бой во имя мирового могущества, другого - вставшего за мировую свободу, против рабства, лжи и угнетения".

Эти слова - "вставшего за мировую свободу, против рабства, лжи и угнетения" - не кажутся общим местом, риторической фигурой. Для В. Гроссмана они наполнены не банальным, а многозначительным содержанием, в них суть философско-нравственной позиции, с которой он отваживается вершить суд над действительностью.

Заслуженная слава все - таки пришла к В. Гроссману, но только через годы после смерти, когда был опубликован - сначала за рубежом, а потом и на Родине - роман "Жизнь и судьба", рукопись которого была арестована, потому что партийные и литературные власти посчитали: "в обозримом будущем эту вещь печатать нельзя, разве что через 250 лет".

Да, действительно, у В. Гроссмана был обыск и изъяли, заключили под стражу рукопись "Жизни и судьбы". И не в метафорическом, а в буквальном смысле этого слова: пришли с ордером и забрали все тексты - до последнего листочка. Это было в 1961 году, уже после 20 съезда партии. Незадолго до этого была проведена устрашающая кампания травли Бориса Пастернака, завершившаяся исключением его из Союза писателей. Конечно, и тихая расправа над романом В. Гроссмана, и громогласное шельмование Б. Пастернака - чрезвычайные происшествия; но они, как множество других, менее драматичных, менее зловещих событий, свидетельствовали: культурная политика не отличается гибкостью и мягкостью, догматизм и идеологическое доктринёрство в чести на верхних этажах государственной и партийной власти, определяют и многие действия руководства союза писателей СССР.

Неслучайно в число инициаторов расправы с романом, входили и собратья по перу: после обсуждения на редколлегии журнала "Знамя", в котором приняли участие Г. Марков, С. Сартаков, С. Щипачёв, роман был осуждён "как произведение политически вредное, даже враждебное"10, и отвергнут. А "о зловредном, "подрывном" сочинении ревнители идейной безупречности тотчас донесли "наверх". Были приняты решительные меры (…)"

Куда девались изъятые сотрудниками "компетентных органов" экземпляры рукописи - неизвестно. Чудом уцелели два экземпляра - благодаря мужеству и самоотверженности друзей писателя.

23 июля 1962 года В. Гроссмана принял М. Суслов (в архиве сохранилась запись беседы, сделанная писателем в тот же день), который был одной из самых мрачных фигур послесталинского руководства великой страны: в немалой степени от него зависело, что обсуждавшиеся на 20 и 21 съездах компартии перемены постепенно, сошли на нет. И на годы, ныне условно именуемые "застойными", в культуре утвердились тенденциями авторитарного монологизма. Те суровые и не примитивные прокуроры - обвинители романа ориентировались прежде всего на М. Суслова, он определял, что в искусстве можно и что нельзя, когда и как "закручивать гайки".

В беседе с В. Гроссманом Михаил Андреевич Суслов не счёл нужным скрывать: что "Жизнь и судьбу" не читал, ему совершенно достаточно внутренних рецензий, в них, сказал он, много цитат из романа. М. Суслов заявил, что полностью разделяет точку зрения рецензентов, считающих, что книгу печатать нельзя, потому что она политически враждебна и может принести вред несравнимо больший, чем "Доктор Живаго" Б. Пастернака. по мнению М. Суслова, роман "Жизнь и судьба" враждебен советскому народу и государству не потому, что он лжив, а потому, что такая правда народу не нужна и даже опасна. Все, о чем пишет Гроссман, "было или могло быть", но… этого быть не должно, а следовательно, не было. И еще М. Суслов снисходительно разъяснил автору, что роман "ему не удался из-за самоизоляции, погружения в личные переживания, чрезмерного, нездорового интереса к темным сторонам периода культа личности".

Приговор роману В. Гроссмана "Жизнь и судьба" был вынесен окончательный и обжалованию не подлежал - больше обращаться было не к кому, надеяться не на что. А после смещения Н. Хрущева, когда под руководством М. Суслова стала проводиться тихая, но неуклонная реанимация отрицательных сторон политики "эпохи Сталина", что срок обезвреживания, "деактивации" романа "Жизнь и судьба", определенный высшими руководящими инстанциями, - "250 лет" - может быть, и не особенно преувеличен.

Но в этой страшной ситуации В. Гроссмана сохранил самообладание. Тяжкие переживания писателя отразились в удивительном документе - письме матери. И свой роман "Жизнь и судьба" автор посвящает конечно ей - Екатерине Савельевне Гроссман. 15 сентября 1941 года она была расстреляна фашистскими палачами вместе со всеми обитателями еврейского гетто в Бердичеве.

Ужасная смерть матери была незаживающей раной Гроссмана, до конца жизни эта боль жгла его. Дважды он пытался излить ее на бумаге - в десятую и двадцатую годовщину трагической гибели матери написал ей "письма". Второе писалось в очень тяжелые для Гроссмана дни - вскоре после ареста рукописи "Жизни и судьбы":

"Дорогая Мама, вот прошло 20 лет со дня твоей смерти. Я люблю тебя, я помню тебя каждый день твоей жизни, и горе моё все эти 20 лет со мной неотступно.

Я писал тебе 10 лет тому назад, и в моем сердце ты такая же, как была двадцать лет назад. И десять лет назад, когда я писал тебе свое первое после твоей смерти письмо, ты была такой же, как при жизни своей, - моей матерью по плоти и сердце мое. Я - это ты, моя родная. И пока живу я - жива ты. А когда я умру, ты будешь жить в той книге, которую я посвятил тебе и судьба которой схожа с твоей судьбой.

" (…) Я плачу над письмами - потому что в них ты - твоя доброта, чистота, твоя горькая жизнь, твоя справедливость, благородство, твоя любовь ко мне, твоя забота и людях, твой чудный ум".

Судьба и облик любимого человека воплотились в "Жизни и судьбе" не только в одной из сюжетных линий и фигуре матери Штурма; те горечь и доброта, справедливость и благородство, любовь к людям, к жизни, уважения их достоинства и ненависть ко всем видам генетта, унижения, дискриминации человека, о которых говориться в "письмах" Екатерине Савельевне - все эти мотивы стали основой лиризма, пронизывающие некоторые страницы романа.

Это - выдающееся произведение, отличающееся мощью авторской мысли, слой правды и таланта. Это переворачивающая душу книга, о некоторых эпизодах и персонажах которой можно без малейшего преувеличения сказать, что они запоминаются навсегда - так они созданы. Но в настоящей литературе никогда не бывает тесно, и роман В. Гроссмана не расчистил для себя место, списывая в тираж все то, что написано раньше, наоборот, этот роман подтверждал, что путь, по которому шли самые честные и талантливые писатели, осмысливая прожито и пережитое, был потенциально перспективным и плодотворным.